Библиотекарист

де Витт Патрик

Боб раскатал рукава халата и вернулся к осмотру коробки. Там лежало несколько пар брюк и рубашек на пуговицах, довольно точная картина того, что Боб носил в пятьдесят девятом или шестидесятом году. Это сбивало с толку, потому что ни одна из вещей не была старой или поношенной, и не то чтобы у Конни с Бобом хватало денег разбрасываться и легкомысленно относиться к покупкам – нет, одежду покупали нечасто и выбрасывали только тогда, когда она приближалась к распаду. Впрочем, у Конни действительно имелось твердое мнение по поводу некоторых предметов одежды из гардероба мужа; если она не одобряла его рубашку, она могла сказать ему: “Мне не нравится

эта рубашка”. Если он надевал ее еще раз, она говорила: “Давай обсудим, как нам изъять эту рубашку из нашей жизни”. Вспомнив об этом, Боб выработал гипотезу, состоявшую в том, что в коробку попали те из его вещей, от которых Конни хотела избавиться. Почему коробка не добралась до “Армии спасения”, было загадкой, на которую он не мог ответить – может, дело было в том, что их брак распался до того, как коробка заполнилась.

На дне Боб нашел платье Конни. Летнее платье на тонких бретельках, изношенный хлопок цвета выгоревшей на солнце кости с разноцветными крапинками: красными, синими, желтыми и зелеными. Боб платье помнил, но представить в нем Конни не мог – он видел в нем скорей предмет материальной культуры, чем сувенир. Но его потянуло с ним пообщаться, он достал платье из коробки и принес с чердака. Надел на плечики, а те повесил на гвоздь, вбитый в незанятую больше ничем стену на кухне, и уселся в своем закутке, чтобы обдумать как само платье, так и те ощущения, которые оно у него вызывало.

Он унесся мыслью назад, и показалось, что он помнит, как видел ее, освещенную солнцем, в этом платье на заднем дворе. Может, этого вообще не было, но на вид воспоминание выглядело вполне реальным, и он погрузился в него, мыслями одновременно где-то далеко и тут, рядом, когда краем глаза увидел, что платье на плечиках движется и колышется. Потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть, в чем дело: оказалось, он повесил платье над обогревателем, – но за этот короткий срок Боб испытал бездонный ужас перед видением призрака.

Его накрыло радостью облегчения, он покачал головой сам на себя, но не отвел взгляда от танцующего, раздувающегося платья. Это Конни смеялась над ним так, как смеялась, когда они были влюблены, – беззлобно, сочувственно, с заботой о нем и его глубоком и неизменном бобстве. “Что за странное воскресенье”, – подумал он, проведя пальцами по слежавшимся складкам на рукавах своего халата. Когда обогреватель перестал нагнетать воздух, платье, как кинопленка, прокрученная задом наперед, снова утихло и присмирело.

* * *

После того как Конни сбежала с Итаном Огастином, в жизнь Боба вошло осознание опасности окружающего пространства. Столь наглядная, выпуклая и красочная обида со стороны тех единственных, кого он любил, представлялась таким воплощением жестокости, что он отказывался воспринять ее как реальность. Он узнал, что если чье-то сердце разбить вдребезги, то человек впадет в глубочайшую, неподдельную оторопь. В первые несколько недель он взял отпуск в библиотеке и лишь изредка выходил из дому, ел и спал, как придется, а не согласно привычному распорядку, и гигиенические навыки его оказались утрачены. Предался мечтаниям о том, как бы покончить с собой, и стал взвешивать плюсы и минусы каждого способа, утешаясь мыслью о долгом и безмятежном сне.

Конни прислала письмо, которое он выбросил, не читая; Итан прислал письмо, которое он сжег.

Через шесть месяцев после того, как Конни сбежала, Боб получил по почте бумаги с заявлением на развод. Он сел, все прочел,

подписал и отправил обратно, а потом пять часов бродил по городу без пальто и простудился, обеспечив себя телесной хворью под стать состоянию духа. После двух тяжких ночей температура спала, утром он отлепил себя от матраса и направился в ванную. Там, глядя в зеркало на свою бледную физиономию, он решил, что умирать погодит и что пришло ему время вернуться к своему прежнему поведению, прихотливым и щепетильным привычкам.

– Ладно-ладно, – сказал он себе.

Одиннадцать месяцев спустя он узнал, что Итан погиб. Боб завтракал в кафе через дорогу от дома, сидел на барном стуле, разложив по стойке газету, и просматривал раздел местных городских новостей, когда на глаза ему попалось имя Итана. Не успев еще прочитать заметку, он понял, что произошло что-то страшное, и слез со стула, словно отстраняясь от новости, которая на него надвигалась. Он прочел ее стоя, уперев руки в бока и глядя вниз на газету:

ВОДИТЕЛЬ СБИЛ ПЕШЕХОДА И СКРЫЛСЯ. 26-летний Итан Огастин погиб вчера днем под колесами автомобиля перед своим домом на северо-западе Портленда. Мистер Огастин недавно переехал в этот район со своей женой Конни Огастин 22 лет. Свидетелей происшествия нет. Всех, кому что-то известно по этому поводу, просят обратиться в Портлендское отделение полиции.

Боб сел, сложил газету и встал. Из кафе он вышел, позабыв там газету, явился домой, сел на диван в гостиной и стал глазеть на клубки пыли, порхающие туда и сюда. Тем же днем, позже, проходя через кухню, он увидел в окно, что на подъездной дорожке стоит на четвереньках мужчина. Решив, что тот, наверное, повредил себе что-то или, может, у него приступ, Боб поспешил на помощь.

– Вы в порядке? – спросил он.

Тот с тяжким вздохом поднялся, опершись на передний бампер Бобова “шевроле”.

– Да в целом, в общем, да, в порядке, спасибо. Вы Боб Комет?

Он представился полицейским детективом, достал блокнот, ручку и попросил Боба сказать, где он находился в момент смерти Итана Огастина. Боб ответил, что был на работе, и детектив записал адрес и номер телефона библиотеки. Потом он спросил, нельзя ли ему позвонить, и Боб проводил его на кухню и постоял рядом, слушая, о чем разговор. Повесив трубку, детектив сказал Бобу: “Все чисто, приятель. Не провожайте, я сам найду выход”. Боб понял, что детектив, когда он увидел того на подъездной дорожке, проверял, нет ли на переднем бампере “шевроле” вмятин, которые его, Боба, уличат в причастности к преступлению.

Остаток дня и вечер он провел, дожидаясь, чтобы множество разноречивых переживаний, вызванных известием о смерти Итана, срослись в единое целое, но срослись они только на следующее утро, когда он понял, что чувство, которое он испытывает, есть, по сути говоря, торжество справедливости.

Он не верил ни в Бога, ни в судьбу, ни в карму, ни даже в удачу, но не мог отделаться от ощущения, что смерть Итана пришла как отклик на предательство, которое он, Итан, совершил; и Боб не в силах был притворяться, что хотел бы, чтобы Итан остался жив. Боб понимал, конечно, что есть благодать прощения, и к благодати стремился, но что тут было поделать? По отношению к нему была совершена мерзость, положившая конец тому строю жизни, который он считал наилучшим; виновные наказаны, и он отомщен, да как, высшей мерой! Он воспарил, зарядился энергией, и всем своим существом насладился несчастьем, постигшим Итана.