Бич Божий
Шрифт:
Слёзы потекли из глаз мальчика. Ненавидя себя, он схватил платок, вытер мокрое лицо и, по-прежнему не глядя ни на кого, всячески пытаясь подавить спазмы, шедшие из горла, от чего голос прерывался бульканьем и хрипом, сокрушённо пробормотал:
— Обручусь, изволь...
Неожиданно Малфрида произнесла:
— А реветь начнёшь — я сама за тебя не пойду, понятно?
Гости покатились со смеха. Даже юный князь криво улыбнулся сквозь слёзы.
Был составлен брачный договор: дети считались отныне женихом и невестой — с обязательством через восемь лет сделаться супругами. Копию Олаф взял себе, а вторую с гонцом отправили в Киев —
Накануне отъезда норвежцев мальчик подошёл к своей наречённой и сказал, несколько стесняясь:
— Ты красивая... Может, и смогу тебя полюбить через восемь лет.
Девочка ответила:
— Ты мне тоже нравишься. Приезжай к нам в гости, если хочешь, летом. Вместе будем плавать на лодке и скакать на лошади.
— Может, и приеду. Если не задержат важные дела. — Он смотрел уже успокоенно, с некоторым вызовом.
— Буду ждать. — В голубых глазах Малфриды вспыхнуло кокетство. У Владимира застучало сердце: он почувствовал себя настоящим мужчиной.
Между тем в доме Угоняя состоялся разговор тысяцкого с сыном.
— Всё идёт как по маслу, — хищно улыбался отец. — Сам великий Род драку вашу устроил у реки и с Божатой встречу. Обязательно иди во дворец. И войди к ним в доверие. Вместе отдыхай, забавляйся, ешь. В курсе будь: где, чего. Да запомни: главный враг — Добрыня. Вырвем корень зла — и с мальчишкой тогда управимся.
— Я боюсь — не выдержу, — сетовал Мизяк. — Больно уж нахальный этот Владимир. Руки так и чешутся личико ему изукрасить.
— Ничего, терпи. Зверя подстережём, выследим, опутаем — и тогда забьём. Сбросим киевлян — сами станем править.
— Постараюсь, тятя.
Во дворце тоже происходили события. Асмуд влюбился в Живу. Говорил ей приятные слова и щипал за щёчку. Та хихикала:
— Господин наставник, что ты, право слово, как маленький.
— А пошла б за меня? — спрашивал варяг.
— Не пугай, пожалуйста. Я ведь женщина одинокая, за меня и вступиться некому.
— Нет, ну всё-таки, говори: пошла б?
— Засмеют же люди: ишь, чего надумали на старости лет.
— Да какие ж наши лета? Мы ещё ого-го! Мне всего шестьдесят один, да тебе сорок восемь будет. Разве это возраст?
— Шутки шутишь, господин наставник?
— Нет, серьёзно, Жива.
— Ты такой благородный, умный... Я же — темнота, всё по дому да по хозяйству...
— И наследство тебе оставлю — кое-что нажил за долгие годы. Лучше пусть тебе, чем кому-нибудь.
— Ну, не знаю, право. Разреши мне подумать, господин наставник.
— Думай, думай...
Между тем росла симпатия Добрыни к дочке Остромира. Кланялись они подчёркнуто вежливо, с затаённой улыбочкой, говорившей о многом. Иногда обменивались незначащими словами. Но Добрыня чувствовал: стоит сделать шаг — Верхослава уступит, сделается его, наградит ласками и нежностью. А её высокая грудь и крепкий стан обещали немыслимые блаженства.
Но жена была начеку. И когда новгородский посадник окончательно надумал заглянуть ночью к белотелой вдовушке для намеченного свидания, Несмеяна устроила маленький спектакль. Нет, она не кричала, не крушила посуду, не грозила покончить счёты с жизнью. Просто, смахнув
— Вот она, награда: я хочу супругу сына произвести, а супруг бежит за чужими юбками.
— Что ты мелешь? — возмутился Добрыня.
— А вот то, мой любезный муж. Богомил слушал мою утробу: говорит, будто к лету мальчика рожу.
— Быть того не может!
— Правда.
Он присел рядом с Несмеяной, обнял за костистые плечи, тихо покачал, как младенца в люльке:
— Счастье-то какое! Коль и впрямь будет сын — нареку его Любомиром. В знак того, что мы больше не поссоримся — никогда. Обещаю крепко.
— Не сбежишь к этой, Верхославке?
— Не сойти мне с этого места, если убегу.
— Как мне радостно это слышать, Добрынюшка.
— Не тревожься, милая: если я сказал — значит, как отрезал. И действительно: он крепился долго...
Киев, зима 968 года
Накатила зимушка-зима. Навалило снегу, льдом сковало ручьи и речки, задымились печи в домах, и народ оделся в шубы и тулупы. Все готовились к святкам — славить бога зимы Коляду. 23 декабря (или студня, по-старому) в очагах гасился огонь, добывался новый — трением дубовых дощечек, — и пеклись специальные хлебы, чтобы отдавать колядующим. Собственно, «коляда» — это сокращённый вариант выражения «коллективная еда», складчины, когда ритуальные хлебы и другая снедь собиралась колядующими в мешки, а затем торжественно поедались всеми. Девушки гадали о будущем женихе — и по первому встречному, и по тени свечи, и заглядывая в кольцо, брошенное на блюдо с водой. Символом Коляды был козёл. И поэтому одевались в вывернутые мехом наружу шубы, маски с рогами и бородами, блеяли, скакали, пели специальные колядки о будущем урожае:
Ой, Овсень, ой. Коляда! — Дома ли хозяин? — Его дома нету. Он уехал в поле пашеницу сеять. Сейся, пашеница, колос колосистый, Колос колосистый, зёрнышко зернисто!26 декабря, в день Дажбога, собирались возле Лысой горы. Приводили жертвенного козла Жеривол на виду у всех нож точил, распевая песни, заклиная небо не скупиться на снег зимой, на тепло весной, на дожди в июне («кресене») и на сушь в июле («червене»). Волхв резал козла («делал карачун»), мясо которого затем варилось в котле и съедалось всем народом с ритуальным хлебом и специально приготовленным творогом. Начинался пир — с пивом, пирогами, плясками, кострами.
Павел, по прозвищу Варяжко, сын купца Иоанна, тоже готовился к колядкам: сделал маску рогатую из куска бересты, паклю привязал вместо бороды и разрисовал разноцветными красками. По бокам прикрепил тесёмочки. Начал примерять. Тут зашла его сестра Меланья, по прозвищу Найдёна. Ей уже исполнилось тринадцать, и была она не родной дочкой Иоанна, а приёмной.
— Ты чего? — спросила девица, раздувая щёки. — Хочешь пойти на эти бесовские игрища? Все твои ребята — язычники, — объяснила сестра. — Это праздник не наш, не христианский, понятно? Мы обязаны отмечать Рождество Христово — двадцать пятого декабря, и Крещение в январе — шестого. Больше ничего.