Бич Божий
Шрифт:
В-третьих, я хочу для тебя добра. И, в конце концов, — для моей любви. Если ты сдашь меня Свенельду, то никто не выиграет. Если согласишься с предложением греков, есть надежда, что мы останемся вместе. Или нет?
Калокир молчал. Женщина впервые видела его таким грустным. Он свернул письмо и кивнул со вздохом:
— Делать нечего. Я согласен сдаться. Будь что будет. Положусь на милость Цимисхия; ведь в сложившейся ситуации — это мой единственный шанс.
Два часа спустя отпрыск херсонесского протевона находился в расположении византийцев.
Штурм болгарской столицы начался до рассвета. Греки
В середине битвы добрая Мария приказала сыну Ивану:
— Разыщи Свенельда. Выведи его по подземному ходу, а потом возвращайся в город.
— Мама, — изумился подросток, — почему одного Свенельда? Как же царь? Ты, Андрей и сестрёнки?
— Все останутся во дворце. Это будет лучше.
— Не боишься греков?
— Нас они не тронут. Им нужны не мы, а Борис.
— Вдруг его убьют?
— Не убьют, можешь мне поверить. Поспеши, пожалуйста. А иначе будет поздно.
Так Свенельд вместе с небольшим отрядом дружинников оказался вне опасности. Выйдя на берег Камчии и простившись с Иваном, воевода и его подручные отсиделись в близлежащем лесу, а затем, с наступлением темноты, избегая дорог, устремились на северо-восток, к Доростолу. В город они попали 16 апреля. А неделю спустя армии Варды Склера с Иоанном Куркуасом триумфально соединились, взяв обескураженных русских в плотное кольцо. Началась осада Доростола.
Между тем Иоанн Цимисхий одержал внушительную победу в Малой Азии: разгромил сирийцев, взял огромное число пленников и верблюдов, захватил богатые города и присвоил несметные сокровища. Возвратившись в Константинополь, он не стал праздновать победу и буквально через день-другой поскакал на север, в Болгарию. Василевс оказался в Преславе на исходе июня. Тут он встретился с Калокиром, опекавшим царя Бориса. Сидя на террасе дворца, оба говорили о сложившейся ситуации.
— Положение русских бесперспективно, — сообщил патрикий, заложив ногу за ногу, обхватив руками колено; он сверкал парчой и бриллиантами на шапочке; на губах его играла улыбка. — В Доростоле, или, по-ромейски, в Силистрии — голод, мор, болезни. Скоро они не выдержат и сдадутся.
— Сколько у князя боевых единиц? — дрогнул рыжими ресницами Иоанн; он одет был значительно скромнее; только диадема и красные сапоги говорили о его высшем титуле в Византийской империи.
— Думаю, теперь тысяч тридцать-сорок. Может быть, побольше. И потом все они ослаблены, настроение у воинов — хуже некуда. Защищаться — не нападать.
— Это правильно. Мы имеем чуть ли не двукратное превосходство сил.
— Ну, тогда и Преславу надо отныне именовать Иоаннополем, — льстиво предложил Калокир.
— Да, название неплохое, — засмеялся Цимисхий. — Больше нет Болгарии. Есть провинция Паристрион.
— Можно её расширить, если завоевать владения сыновей Николы на Западе.
— Сыновья Николы никуда не денутся. Мы займёмся их Средецом в следующую кампанию... Главное теперь — Святослав. — Иоанн зевнул. — Убивать его вовсе незачем. Мы прогоним русских с Дуная, а днепровские пороги они не пройдут: печенежский хан жаждет мщения... Понял теперь, как ты выиграл, перейдя ко мне в подчинение?
— О, великий василевс, я безмерно счастлив! — и патрикий, наклонившись, пылко поцеловал край его одежд.
Тот слегка толкнул сына Феодосия в лоб:
— Больше не хочешь завоёвывать титул императора?
Калокир потупился:
— Кто не ошибается в юности, ваше величество?
— Хорошо, хорошо — прощён. А теперь скажи: есть ли во дворце достойная дама-та, которая может меня согреть этой зябкой ночью?
— Сколько угодно, василевс. От пятнадцати до пятидесяти пяти. Всех мастей, фигур и народов.
— А вот эта, Мария, с пышной грудью?
Калокир замешкался, но спросил:
— Что, понравилась?
— Да не так, чтобы очень сильно, — нарочито сморщился дипломат. — Значит, ты не против, если я с ней поупражняюсь? Ревновать не заставлю?
— Рад служить вашему величеству...
Утром василевс отправился к Доростолу. А Мария, встретив патрикия, опустила глаза, ничего ему не сказав о прошедшей ночи. Вскоре отношения с Калокиром стали прежними.
В первых числах июля Святослав провёл военный совет. Он происходил, как всегда, во время застолья. Князь сидел во главе стола — красный от вина, с розовыми белками, молчаливо-свирепый. Оселедец его был намотан на правое ухо. С мочки левого свисала серьга. Длинные усы иногда попадали в кубок. Справа сидел Свенельд — похудевший, поблекший, чем-то напоминавший грифа: седина в волосах, в бороде (перестал их подкрашивать в последнее время), острый нос и острый кадык, хищные глаза. Против него сидел Милонег — повзрослевший, превратившийся в сильного мужчину; чёрные кудри буйно курчавились, прижимаемые лобным обручем, на щеках пролегли упрямые складки; был он тих и немного бледен. Далее сидели другие бояре, в том числе и Вовк, по прозвищу Блуд, сын черниговца Претича, Несмеянин брат, — тощий, кудлатый, всё лицо в прыщавых буграх. Говорил Свенельд:
— Что поделаешь, княже! Надо уметь проигрывать. Вывести людей из опасного положения, без потерь, без разгрома, — тоже мудрость. Думаю, Цимисхию жертвы не нужны. Лишь бы им уступили Болгарию. Он пойдёт на заключение мира. Может, ещё и приплатит, вспомнив о своей незаконной дочери в Киеве. Это тактика греков — откупаться от битв. Помню ещё по походам князя Игоря, славного твоего отца. Не упрямься, светлейший, не иди на сражение. Надо учитывать наше положение.
Святослав поглядел на Вовка: