Бич Божий
Шрифт:
Князь лежал на своём одре, тяжело дыша. Мрачно посмотрел на вошедших и спросил негромко:
— Что, разгром?
— Нет, успели отойти, затвориться, — доложил Свенельд.
— Посчитали раненых и убитых?
— Посчитали сильных и здоровых: к новому бою готовы двадцать тысяч.
Святослав нахмурился:
— Половина того, что было... Это поражение. — Он закрыл глаза и сказал сквозь зубы: — Уходите все. Я хочу поспать.
А в палатке Цимисхия тоже обдумывали итоги
— Если бы не буря, мы смогли бы ворваться в город, — утверждал Пётр Фока.
— Ничего, Доростол мы возьмём в считанные дни, — радостно гундосил Куркуас. — Главное — не дать им опомниться, раны зализать.
— Надо было бросить моих людей, — сетовал Варда Склер. — Мы переломили бы ситуацию. А пока — ничья: мы не выиграли, и они не пали.
Не успел Цимисхий выразить своё мнение, как в палатку заглянул ответственный за связь и сказал:
— Разрешите доложить, ваше величество? Прибыл гонец из Константинополя. Важное донесение василевсу от его превосходительства первого министра.
— Пусть войдёт, — разрешил правитель. Развернув пергамент, запечатанный сургучом, он прочёл письмо, и лицо его стало серым.
— Что, плохие новости? — обратился к нему Варда Склер.
Иоанн посмотрел на евнуха Петра и сказал с крайним раздражением:
— Твой отец, Лев Фока, и твой сводный брат Никифор тайно бежали из заточения с острова Лесбос и укрылись в монастыре в четырёх верстах от столицы. Лев уже объявил себя василевсом и призвал объединяться вокруг него для борьбы против «узурпатора» — то есть меня. Паракимомен Василий собирает гвардию для отпора, но отборных войск может не хватить — лучшие наши силы здесь и в Малой Азии.
— О, проклятье! — не сдержался Куркуас.
Все сидели, онемев от известия.
— Я надеюсь, ваше величество, вы не станете думать про меня, что из родственных чувств я смогу пойти на измену? — произнёс евнух Пётр, волнуясь. — Наша отвратительная семейка мне всегда была малосимпатична...
— Знаю, знаю, — отмахнулся Цимисхий, — можешь не бояться. — И, подумав, резюмировал так: — Делать нечего. Варду Склера отправляю на юг. Поднимай паруса, выходи из Дуная. Ты быстрее всех можешь оказаться в Константинополе. И бери с собой тысяч двадцать пехотинцев. Всадники останутся у меня. Мы пойдём на переговоры с русскими. Вышвырнем их отсюда к чёртовой матери и походным порядком поспешим на Босфор. Лев с Никифором не успеют пикнуть — мы возьмём и того и другого мёртвой хваткой. Пусть отныне не ждут пощады. Навсегда отобью охоту спихивать меня с трона!
Через день Святославу доложили о парламентариях с греческой стороны. Он весьма удивился и велел сказать, что примет их. Князю забинтовали раненую грудь и надели на него чистые, не запачканные кровью одежды. Слабость чувствовал сильную, противную, но держался бодро и сидел в кресле как ни в чём не бывало. Рядом с ним находились воеводы: Вовк, Милонег и Свенельд. Дверь открылась, и вошли византийцы: Иоанн Куркуас, греческий епископ Феофил Евхаитский и ещё два патрикия.
— Свет и благолепие вашим душам, — прогундосил военный министр, а один из патрикиев перевёл его слова на русский. — Мы пришли безоружные, но с богатыми дарами. Видишь:
Святослав поглядел на него бесстрастно. А потом сказал:
— Забери дары. Русичей нельзя подкупить безделками. Наша армия не разгромлена, и мы сможем ещё помериться силой в чистом поле.
Куркуас ответил:
— Наша армия тоже в полной силе. Но зачем истреблять друг друга, если можно договориться? Бой продемонстрировал: преимуществ нет ни у кого. Мы равны. Так давайте разойдёмся ко взаимному удовольствию.
Феофил Евхаитский, светлый благообразный старик с белой бородой, ласково добавил:
— Помним твоего батюшку, князя Игоря. Тоже был воинственный, но всегда шёл на компромиссы. Тридцать лет назад мы составили договор о мире и дружбе. Почему бы и тебе не последовать славному примеру?
— На каких условиях? — не сдавался отец Владимира.
— Можно обсудить, — улыбнулся Куркуас. — Наше предложение: Киев и Константинополь отныне — союзники. Вы продолжите беспошлинную торговлю у нас, мы — у вас. Русь не имеет более претензий к Болгарии, ваше войско беспрепятственно уходит на родину. Вы сохраняете за собой крепости в Поднестровье и на севере Чёрного моря. Но не трогаете наш Херсонес в Тавриде. Мы вам платим в качестве компенсации за убытки золотом и бриллиантами. Вот, пожалуй, и всё.
Святослав молчал. Было видно, что он страдает: то ли рана заболела сильнее прежнего, то ли тема беседы была неприятна; может — и то и другое вместе. Наконец он проговорил:
— Хорошо, мы подумаем. Завтра вы узнаете о нашем решении.
Византийская делегация откланялась. Дверь за ней закрылась. Воеводы посмотрели на князя: тот сидел с сомкнутыми веками, бледный и поникший.
— Лекаря позвать? — обратился к нему Милонег.
Святослав приоткрыл глаза и отрезал:
— Обойдусь. Просто я устал. Надо лечь.
Трое подручных помогли Святославу добрести до одрины. Он откинулся на подушки, облегчённо вздохнул и спросил, глядя в потолок:
— Что вы думаете об их предложениях?
— Думаю, что это — лучший выход в наших обстоятельствах, — горячо произнёс Свенельд. — Мы уходим не с позором, а с честью.
— Значит, все походы в Болгарию оказались напрасны? — задал горький вопрос киевский правитель.
— Что поделаешь, княже. Человек предполагает, а Перун располагает...
— Я поддерживаю Свенельда, — отозвался Вовк. — Мы уйдём, не приобретя ничего, но и не отдав ничего, что закреплено в договоре князя Игоря. Если б нас разбили, то могло оказаться много хуже.
— Ну а ты, Милонег? Почему молчишь? — задал ему вопрос Святослав.
Тот заметил грустно:
— Потому как молчание — знак согласия... Надо ответить положительно на условия греков.
Князь заплакал. Воеводы не поверили, что действительно видят настоящие слёзы своего владыки. Тем не менее это было так.
— Горе мне, горе, — прошептал Ольгин сын. — Я не смог сравняться славою с Александром Македонским... Жизнь не удалась... Всё проиграно... — Но, потом успокоился, вытер щёки и сказал снова твёрдым голосом: — Завтра ты, Свенельд, и ты, Милонег, отправляйтесь к Цимисхию. И скажите ему о нашем согласии и составьте договор. И на греческом, и на русском. Я его подпишу.