Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– Ну да, других дач-то в округе нет, а с огородов брать нечего, – невинно заметил Сорокин, – да и не всем из Германии перепадает…
Акимов похолодел, невольно вспомнив некрасивые истории, всплывавшие после обысков у генералов, все эти «мерседесы», «хорьхи», картины, ковры, скульптуры, дамские сумочки из золота и даже оконные шпингалеты…
Генерал было вскинулся, глянул на Сорокина бешено, прожег, словно рентгеном, но так был чист этот единственный глаз, что пришлось про себя смириться с тем, что капитан не издевается-намекает, а просто дурак.
– Дело не в том, есть что брать или нет. В том, что,
Сорокин продолжал безмятежно сиять, успев бросить предостерегающий взгляд на начинающего багроветь Акимова: тихо, мол, дыши глубже, смотри прямо и не сопи в две дырки. И ответил сам, простецки разведя руками:
– У нас как-то больше по практике, с теорией не очень.
– Недостаток витаминов и кадров. Понимаю. Вот недаром сосед звонил, предупреждал: ходили по дачам товарищи, призывали к бдительности и, мол, личное боевое держите наготове.
– Кто ходил? – немедленно спросил Сорокин, но генерал уже понял, что сказал что-то не то.
– Не знаю, – отрезал он, – я сам никого не видел.
– А что, было что наготове держать, личное-то боевое? Для самообороны, – по-прежнему косил Сорокин под дурачка, а Акимову хотелось спросить, аж зубы сводило: ну, что у вас, товарищ генерал? Невинное охотничье или сразу парабеллум? Хорошо все-таки, что начальство было тут же, в кабинете, и его присутствие отрезвляло: думай головой, Сергей, кто ж тебе правду-то скажет…
Генерал нахмурился, дернул бровями:
– Личное боевое, товарищ капитан, порядочные люди сдают при выходе в отставку.
– Ну это да, порядочные-то сдают… – протянул Николай Николаевич, но тут Акимов встрял, чтобы успеть задать вопрос:
– Александр Иванович, вы головными болями не страдаете?
– Чем-чем? – переспросил генерал.
– Ну, мигренями.
– Мигрень, товарищ участковый…
– Оперуполномоченный.
– Да… мигрени – это дамская болезнь, от нервов. Не страдаю.
– А вот эта вещица, она вам не знакома? – Акимов протянул пакет с флаконом-гильзой.
Генерал осмотрел ее, признал:
– Интересное окопное творчество, я у нас таких не видел. Карандаш в гильзе был у меня, а такой штуки не припомню. Что там внутри было, водка?
– Нашатырный спирт.
– Ах вот оно что… да, слыхал. После контузий многие баловались. Хорошо, не кокаин к чаю. Нет, молодые люди, предпочитаю аспирин. Еще вопросы будут?
– Нет, спасибо.
– Ну, раз это все, больше окурков для осмотра не будете предъявлять, то поеду работать, если вы не против. Да. Вот еще. Я не отказываюсь являться по вызову органов, но покорнейше прошу: по пустякам не надо. Служебная машина, гонять нехорошо. Честь имею.
И вышел. Сорокин, довольно крякнув, размял, продул, прикурил папиросу. Акимов удивленно спросил:
– Что?
– Ничего. Не умеет наш генералитет врать, а тут пришлось. Оружие у него есть, точнее, было. И знаешь, что я думаю?
– Нет, – честно признался Акимов.
– Что совершенно не исключено, что из этого-то генеральского оружия Витюшу и застрелили. Обрати внимание: в других случаях хозяева сколько мычали-телились прежде, чем до дачки доехать, а генерал наш непосредственно с самолета – и бегом сюда. Убедиться,
– Николай Николаевич, а кто же мог по дачам ходить предупреждать?
– Как кто? – удивился Сорокин. – Либо никто, либо преступник. Возможно, его подельник.
– Так, стало быть, надо…
– …надо нам ждать, – закончил Сорокин, – но не пассивно, а деятельно. Смекаешь?
Нет, не знал Акимов, как вообще возможно активное ожидание, но подтвердил, что все понял. Была у него пораженческая мыслишка о том, что после того, как владельцы дач все-таки начали появляться, – возможно, кто-то оружие перепрятывал, а то и с собой увозил, а кто-то, может, просто проверял целостность дверей-окон. В общем, в глубине души надеялся Сергей на то, что после того как погиб Витенька, не исключено, что злодеи лягут на дно – надолго, а то и насовсем. Однако, как вскоре оказалось, события развивались по своим законам, которые не подчинялись ничьим желаниям.
Весть о том, что из эвакуации возвращаются «эти, с нижнего», была воспринята с воодушевлением и интересом. Потому что «эти» – семейство Шора Александра Давидовича, известного пианиста, издателя, который в свое время, в начале века, даже умудрился основать частную консерваторию. На этих курсах, разросшихся до полноценного университета, преподавали профессора и солисты из Большого театра, в благотворительных концертах принимали участие Шаляпин и Собинов, собирая деньги для раненых на фронтах Первой мировой. Курсы в 1924 году прикрыли, само семейство сплавили со Сретенки на окраину, но неугомонный и неунывающий Шор продолжал работать, давая частные уроки, в том числе и бесплатно, небесталанным детям. Благодаря ему в районе появилось огромное количество ребят и девчат, понимающих в музыке побольше иного учителя, да и не раз из открытых окон, преображая серую действительность, лились шедевры Чайковского, Моцарта, Шопена, Листа. Они звучали – и смолкали пошлые песенки, матерные частушки, и бессмертная музыка вживалась в плоть и кровь обычных ребят с окраины.
Возможно, и где-то в землянке на передовой, или на полях Польши, или под Берлином кому-то помогло выжить и не сломаться в том числе и воспоминание о волшебных звуках профессорского рояля.
Перед войной шестидесятипятилетний Шор стал инвалидом, и эвакуации не пережил. В город вернулись его вдова, детский врач Маргарита Вильгельмовна, и две черноглазые дочки, двойняшки Гедда и Магда. По счастливой случайности аккурат до этого завуч ФЗУ, который занимал их площадь, получил квартиру, освободились аж две комнаты из Шоровской бывшей квартиры. Подключился, наверное, кто-то из знакомых, и вот благородное семейство въезжало на свою жилплощадь, от которой теперь им принадлежала лишь треть.
Однако они после эвакуации и этим были довольны. Тем более что и папин фамильный рояль невесть как остался цел, не сгорел в буржуйках и даже сохранил все свои четыре львиные лапы-ножки. Увидев его, мама с дочками, пережившие все с сухими глазами, разрыдались от счастья.
Профессорские девчонки Гедда и Магда – вытянувшиеся, черноглазые, с неправдоподобными ресницами, – встретив Кольку, тормошили его, вереща на ухо: «А помнишь?», «А знаешь?» Они с детства были дружны, и тем более было приятно видеть их целыми и невредимыми.