Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

– …Вот, изволь видеть, какая история, – Николай Николаевич шлепнул свою папку на стол, похлопал по ней:

– Чего тут только нет, в папочке этой. Начнем с самого что ни на есть яйца. Вакарчук Герман Иосифович, капитан, командир разведроты, год рождения двадцать третий, уроженец Львовской области, пропал без вести в тысяча девятьсот сорок четвертом, при попытке вырваться из окружения.

– И кто же это у нас во флигеле на самом деле? – спросил Сергей, переварив услышанное.

– Не знаю, – пожал

плечами Сорокин.

Акимову стало обидно:

– Ничего себе. Из-за этого мы с вами почти сутки потеряли. Стоило из-за этого валандаться?

– Критиковать-то каждый может, – мирно отозвался Николай Николаевич, – а так, конечно, стоило. Всегда полезно понимать, с кем дело имеешь.

– Кого же тут изучать, если не тот это человек, – проворчал Сергей.

– Здрасте-приехали! Мы знаем главное: что Герман не тот, за кого себя выдает.

– И что?

Сорокин прищурился:

– Встречный вопрос: теперь, когда ты знаешь, что это не герой, не боевой офицер, не фронтовик, тебе не проще допустить мысль, что он может оказаться кем угодно?

Подумав, Акимов согласился:

– Ваша правда, Николай Николаевич.

– Слово такое есть, по-французски. Психология индивидуума называется. Ты все с рывка да с толкача, а следак думать должен. Думать, – для наглядности Сорокин постучал пальцем по лбу, – и для начала давай сообразим, что мы о нем знаем. Начинай.

– Метко стреляет, блестящая физическая подготовка.

– Но плохо ходит на лыжах, – присовокупил начальник. – Стало быть, откуда-то с юга, согласен?

– Согласен. Владеет немецким.

– Причем так владеет, что ругается на нем, причем в ситуации, не располагающей к демонстрации познаний. Английский знает тоже.

– Это почему?

– Потому что я книжки в библиотеке видел, он оставил только немецкие и английские, остальные в макулатуру списали. Дальше.

– Южнорусский акцент.

– Согласен, гакает, хотя я бы сказал, что неявно. Возможно, приобретенный, не врожденный акцент.

– Любит хорошую одежду, одеколоны всякие…

– Чистоплюй. Потеть не любит.

– В самом деле не любит.

– Зато любит деньги. Иначе зачем связался с Черепановым…

– Да, согласен, таскал ему вещи на продажу… Что ж это получается, это он по дачам лазал?!

– Возможно, – снова пожал плечами Сорокин, – но торопиться с выводами не стоит…

– Какое «торопиться», Николай Николаевич! – горячо возразил лейтенант. – Откуда у него тогда портсигар Сичкина? Витенька подарил? Или обменял на медальон? А еще мы с Пожарским гильзу нашли – с нашатырем…

Сорокин осадил:

– Тихо, тихо, тпру-у-у-у. Снова спешишь. Прямых доказательств того, что Вакарчук в этом замешан, нет. И косвенных…

– Тоже нет,

скажете? – съязвил Акимов.

– Ну а какие, к примеру? – немедленно поддел Николай Николаевич. – Ложечку обнаружили на Витеньке, осколок от бутылочного домишки – тоже. Насчет портсигара: ты сам говорил, Сичкин вообще не был уверен, что он на даче оставался. Что в сухом остатке?

– Витька-Пестренький, – угрюмо ответил Акимов, – убитый выстрелом в сердце так, что и капли крови не пролилось. Цепочка интересная и вряд ли случайная: меткий выстрел, отсутствие крови, неприятие пота.

– С натяжкой, но можно с тобой согласиться – нетерпимость к биологическим жидкостям… пот, кровь… пожалуй, да. Молодец, лейтенант, соображаешь. Послушай-ка, что там Пожарский наш про нерусский орден говорил? Что за орден?

– Орден Славы, польский.

– Другой.

– Я плохо помню. С цветком и мечами…

– С цветком и мечами, – повторил Сорокин, – ну, тут сложно что-то сказать, но звезда о восьми лучах на перекрещенных мечах и с цветком о шести лепестках – вот такой.

Он вынул из папки фотографию.

– Такие цветочки в рейхе вручали для добровольцев из числа славян. Сам понимаешь, неарийским свиньям кресты не полагались.

Акимов помолчал, собирая воедино все услышанное и увиденное. Этого было многовато для одной головы, и без того гудящей. Наконец он прямо спросил:

– Николай Николаич, время идет. Не даром ли мы его тратим? Брать шкурника, пока он ничего не натворил.

– Опять ты за свое? Я даже не говорю про то, что без оснований людей не задерживают. Ну как он стрелять начнет?

Акимов молчал.

– Ты рыбачишь? – вдруг спросил Сорокин.

– Редко, а что? – ответил Акимов.

«Почему этот черт старый не может прямо сказать, что к чему?»

– А то, что ты ж не будешь щуку на мякиш удить, а карпа – на лягушку. Прежде чем брать, надо узнать, кого именно. Иначе будут стрельба и нечеткие действия при задержании. Помнишь разговор наш?

– Помню. Какой именно?

– Нужны характер, привычки, опыт, слабости – угадаем, так и возьмем. Ты ж понимай, это же не воришки, что по дачам ползают, это серьезный хищник, так что брать его надо так, чтобы без пальбы, погони и мордобоя, без шума и риска.

– Тут надо серьезно подумать, – признал Акимов и тоскливо посмотрел в сторону двери. С серьезными раздумьями у него по-прежнему было не очень.

– Ладно, отпускаю душу твою на покаяние, – сжалился Сорокин, – только вот еще что.

Он снова влез в папку и достал листок:

– Фриц этот, фон Дитмар, Гельмут – его Ватикан и Красный Крест по всему свету с фонарями ищут, а он у нас тут, в коллекторе, со свернутой шеей.

– Что это вообще за фигура такая? В связи с чем с ним носятся?