Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– У нас равенство доступа в милицию. Так что ежели сейчас товарищ капитан…
– …лейтенант, – напомнил Акимов.
– Будете, – уверенно пообещала Анька, – меня не примет, то я такой тарарам устрою – не рады будете! У меня дело, не требующее отлагательств, так что моя очередь. Освободите место.
– О как, – удивился Остапчук, в целом одобряя происходящее.
Почему-то тетка Филипповна не взорвалась, как грязевая бомба, а вполне спокойно поднялась и распрощалась, жалостливо бросив в Анькину сторону:
– Сиротка-то, господи…
Ушла
– Ну-с, что скажешь? Выкладывай.
Но Анна уже выложила на стол бумагу:
– Документ у меня с описью тетенькиного имущества. Смотрите, что тут написано: пальто демисезонное.
– Пальто, – согласился Сергей, – темное.
Он ни в чем ином, кроме этого пальто поверх платья, Царицу не видел, разве что в сильнейшие морозы она надевала сверху шерстяной платок.
– Седьмым пунктом: демисезонное пальто, серое, с пятнами бурого цвета и следами пыли.
– Так, – снова согласился Акимов.
Анька требовательно спросила:
– Что за следы? Что за пятна?
– Мало ли… – начал было Акимов, но смолк.
Не могла такая чистюля, как Тамара, носить пыльное, тем более заляпанное пальто.
– Много! – резонно возразила Анька. – На пальто какие-то бурые пятна, а что за пятна? Откуда они, скажите на милость?
– Откуда же?
– Это не мое дело – на вопросы отвечать, – напомнила Мохова. – Мое дело – их задавать.
– Так-то можно что угодно напридумывать, – подал голос Остапчук.
– Она, Иван Саныч, не придумывает, – встрял Колька, – она сомневается, это ее право.
– Ты еще тут! – традиционно вскинулся сержант, но товарищ и. о. руководства остановил:
– Погоди, Иван Саныч. Товарищ Мохова, как близкий человек покойной, имеет полное право задавать вопросы. Иное дело, что вопросы не по адресу и мы вряд ли чем поможем.
– Что, времени нет? – едко спросила Анна.
– Нет, – признался Акимов. – И трупа нет, кремирован. И помещения в том виде, в каком оно было, тоже уже нет.
– Как же допустили, Сергей Палыч? – спросил Колька.
– Я вам еще раз втолковываю: следствие вели не мы. Николай, уж ты-то присутствовал, должен знать, как дело было. Приехали, сели, припечатали: самоубийство.
– И концы в воду, – закончил Пожарский. – Ну а вы с чистой совестью по своей части отрапортовали: в конфликтах не замечена, угроз не поступало…
– Так и было.
Помолчали. Потом слово вновь взяла Анна:
– Ясно. Дайте адрес Сорокина.
После того как ребята ушли, опера долгое время молчали. Остапчук снова сердито зарылся в бумаги. Акимов, плюнув на обещание, данное Вере, закурил одну, потом вторую сигарету. Думали они об одном, говорить не было никакой охоты. Лишь с полчаса спустя Иван Саныч не выдержал:
– Нет, ты глянь на них. Пришли уму-разуму учить… мы-то чем виноваты? Все сделали, как положено, всю информацию предоставили, ничего не утаили.
Сергей вздохнул:
– Ой ли? Допустим, про ревизию,
– Что с Машкиным? – взъелся Саныч. – Исключая то, что кина тогда не было в клубе, на него ничего нет.
– Протоколы заседания можно глянуть.
– А он как сочувствующий!
– Саныч…
– Прочего не припоминаю, – решительно оборвал Остапчук и попытался вновь углубиться в изучение бумаг. Сергей не позволил:
– Я припоминаю. С год назад, пребывая в обострении, писал на нее анонимки, как раз по поводу продуктов: расходует не по нормам, формирует «остатки». Вот эту-то анонимку, если покопаться в архивах, мы и найдем.
– Так то ж Мироныч, к тому ж в обострении. Вон бабы судачили, что он Тамаре проходу не давал с любезностями. Да и Ткач-письмоносица жаловалась: заказные письма ей замучилась таскать, а он еще и встречал, уточнял: принесла ли? И что сказала, и как посмотрела, и прочее всякое. Больной человек.
– Больной, но мы-то вроде здоровые, должны были бы…
Остапчук, потеряв терпение, оборвал:
– Так садись и пиши на Петровку покаянное письмо – и посмотри, что тебе ответят, главное, чтобы цензурно. Полетишь в форточку вслед за Сорокиным. Ты что до меня донести хочешь, что Мироныч из любви да ревности Тамару пристроил в петлю?
– Бывали случаи…
– Это у тебя из романов? Тогда чего ж не сразу Николаича назначить душегубом? Куда логичнее: и личные отношения, и ссора, и случилось все у него на квартире, а не у Машкина, и в предполагаемое время смерти где-то пропадал, а где – говорить отказывается. Ну?
Сергей промолчал.
– Все, хватит выдумывать дела на пятую точку, и без того завал.
И снова принялся шебаршиться, ругаясь вполголоса: «Где же эта, черт ее подери…»
– Что потерял, Саныч? – участливо спросил Акимов.
– Да фото это, генеральшиного кольца.
– На кой тебе?
– У меня такое впечатление, что гайку эту я уже видел. И даже там, где ей совершенно не место.
Акимов решил: пусть его копошится дальше. К тому же в своем негодовании старший товарищ прав. Надо делами заниматься, текучку разгребать, а не выдумывать новую. Желающих подкинуть неотложных заданий и без него, товарища и. о., хватает.
Район у них не центральный, уровень благосостояния не таков, чтобы привлечь крупную рыбу, серьезных любителей чужого добра. Скупок нет. Есть толкучка – этим-то и объясняется навал мелочи сверху. Все эти «опросить», «провести беседы», «усилить агентурную работу», «заострить внимание» и, главное, «доложить о результатах» отнимают уйму времени. Там, в главке, никому дела нет до того, что людей мало, а каждый рапорт, перед тем как предоставить, надо бы обмозговать, составить и написать.
Санычу же орудовать пером – нож острый в сердце. Акимов вздохнул и, проявляя великодушие, забрал у товарища половину стопки бумаг.