Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

Где-то в центре бушуют африканские страсти – налеты, растраты, грабежи и прочее, – и до окраин доходят отголоски, мутные волны, как от брошенных камней.

«Генеральша уволила домработницу, не заплатив жалованья, – та снесла в скупку кольцо, наверняка трофейное, поскольку якобы тараканьей, прусской то есть, принцессы. Кто-то взял на гоп-стоп скупщика. Налицо круговорот ворованного в природе, а нам отдувайся, изволь усвоить и отрапортовать. В своем собственном доме прибраться некогда».

Сергей, вздыхая, принялся за работу.

Вот

опять булькнуло – и пошли круги: сообщают, что участились эпизоды ограбления в различных районах Москвы с угрозой пистолетом (о как! не шутки…). Жертвы – одинокие женщины, грабитель орудует один. Приметы скудные, можно сказать, никакие – среднего роста, в черной полумаске. И все-таки отличительная черта имеется: на пальцах правой руки – наколка «Марк». Имя не особо распространенное.

4

Кстати, о Марках.

С легкой руки Сорокина комсомольский патруль взял на себя немало черной работы. Не без перегибов, но справлялись, расшугивая мелочь и шпану. Каждый рейд Лебедев со товарищи подтаскивали к себе на проработку хулиганье и пьяниц, оставляя старшим товарищам самых отчаянных. На улицах района на самом деле стало тише.

Насели на Веру Вячеславовну, и складское помещение с отдельным входом отвели под штаб. В нем Лебедев и развернулся согласно своему активному нраву.

Воспитательная работа была поставлена на поток и спорилась: в коридоре находились задержанные, кто скандаля с «часовыми», кто отсыпаясь в ожидании воспитательных бесед, прямо тут, на скамейках. Иные, не приходя в сознание, продолжали веселиться, хотя и не так бурно.

Шалуны попадались самые разнообразные, у патрульных даже сформировался для каждого явления собственный жаргон. Были подозрения, что это канунниковские штучки (языкастый он, шалопай), но доказать было нельзя. Словечки сами собой вживались в лексикон, и искоренить их оказывалось уже невозможно.

Вот, к примеру, по другую сторону стола торчит вылитый «боровик» – пухлый, красный, очкастый гражданин, качает права неожиданно тонким вздорным голосом:

– Что за беззаконие! Я буду жаловаться! Кто вам дал такое право? Я незаменимый работник, счетовод-бухгалтер с завода «Калибр»!..

И прочее в том же духе.

Яшка, донельзя довольный собой, ухмыляясь, подкладывает на стол рапорт: «… у станции вел себя непристойно, сходил до ветру прямо с платформы, оскорбляя нецензурно дам, делающих ему замечания».

Лебедев, собирая губы в гузку, чтобы не расхохотаться, начал обсуждение:

– Прорабатывать столь пьяного счетовода смысла нет, как полагаете?

Товарищи, которые, изучив рапорт, стали красными, как помидоры, солидно поддержали: да, мол, пожалуй, не стоит, пусть идет восвояси.

– Но на «Калибр» депешу составить надо, – напомнила Марина Колбасова, которой удалось развеселиться менее других.

– Поручим товарищу Канунникову? – сохраняя строгий вид, предложил Марк.

– Сами справимся, – по возможности нейтрально

отозвалась девушка.

От красочных описаний подвигов товарища счетовода отказались, на «Калибр» отправилось сухое письмо: такого-то числа на улице такой-то «задержан ваш работник из отдела бухгалтерии Корсаков Владислав Борисович, который, будучи в нетрезвом виде, вел себя непристойно и оскорблял прохожих словами и делами. Комиссия оперативного комсомольского отряда N-ского райкома ВЛКСМ считает поведение тов. Корсакова В. Б. хулиганским и недостойным советского гражданина. Предлагаем администрации принять меры и сообщить нам об их исполнении».

Иной раз попадались и посерьезнее, в новой терминологии «щуки». Например, угонщики.

Из центра в отделение милиции пришла очередная указивка: усилить внимание на участке личного мототранспорта, поскольку участились угоны мотоциклов, принадлежащих гражданам.

Казалось бы, к чему это тут, в районе? Числилось всего-то три мотоцикла, к тому же в таком состоянии, что позариться на них мог разве сборщик металлолома. Однако как только пришло указание и об этом проведал Лебедев, он тотчас решил провернуть хитроумную операцию с элементами провокации. И примчался к сбору патруля на видавшем виды, но еще в прекрасном состоянии мотоцикле «цундап».

– Устроим засаду, – пояснял Марк, спешиваясь. – Против такой красоты ни один угонщик не устоит!

Первым пал Андрюха-Пельмень. Увидев чудо-машину, он завел глаза, вздохнул так, как будто душа разлучалась с телом, и отпросился у мастера на полчаса раньше, чего за ним ранее не водилось. Когда Лебедев и другие собрались вечером на операцию, они увидели, как Пельмень с благоговением бродил вокруг мотоцикла, ползал «под», водил руками «над», не решаясь прикоснуться к рулю, раме, крылу, бензобаку. Будучи застуканным на месте «преступления», спохватился, грабли спрятал за спину и, застенчиво моргая, пояснил:

– Красота же…

– Ладно, ладно, пора, – строго, но по-отечески снисходительно напомнил Марк.

– А можно мне хотя бы сгонять… до «Родины»? – взмолился Андрюха, робкий, как подснежник.

– Ты что же, умеешь? – удивился Лебедев.

– Умеет, умеет, – заверил Яшка, – он на всем умеет.

Марк не без опаски разрешил. В назначенный час, когда патруль на автомобиле подкатывал к «Родине», с противоположной стороны на полной скорости, победно рыча, подлетел «цундап», лихо развернулся и, всхрапывая, встал как вкопанный.

– Вот это да! – Пельмень, красный, встрепанный, с сияющими глазами, некоторое время сидел, точно переживая заново каждую минуту, не без сожаления слез с мотоцикла. И тотчас взял деловой тон:

– Марк, я что думаю. Надо бы топливо слить.

– Дело говоришь. Слей, только оставь немного.

– Само собой! Чтобы, случись что, угонщики смогли бы отъехать и не отвертелись, говоря, что просто посидели на мотоцикле.

Пельмень, лихо козырнув, извлек заранее припасенную канистру.