Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
– Я, Света, слышала, на кухне говорили: убили тетю Тамару. Некоторые говорят, что Сорокин, и возмущаются: как такого душегуба не сажают… а ты, значит, настоящего убийцу видела, так? – спросила она, с опаской косясь на темное окно.
– Выходит, что так… ой, что ты, что ты, – замахала руками Светлана и совершенно машинально задернула шторы. – Не пугай меня еще больше! Я тебе, Настя, как подруге скажу: нельзя меня одну оставлять.
– Не оставлю, – пообещала верная Иванова и тотчас спросила:
– А что, если он тебя видел? – и уточнила:
– Он
– Ой, надеюсь, что нет. Но не знаю! – сокрушенно призналась Света. – Темно было, я его лица не видела, только лысину да пуговицы.
– Ну, лысина много у кого есть. И пуговки… Ой, Светка! – взвизгнула Настька и закрыла рот ладонью. – А вдруг он тебя видел?!
– Настя!
– Может, пошли в милицию?
Приходько горестно выстроила брови домиком:
– И что я скажу? Мне ж никто никогда не верит!.. Я что-то совсем расстроилась. И страшно.
– Я тут, тут, – напомнила Настя, – и ребята скоро придут.
– Кто их знает…
– Придут, – твердо сказала Иванова.
– Ты не боишься?
– Нет!
В этот момент зловеще заскрипела дверь – и Настька снова взвизгнула, но тотчас, засмущавшись, закрыла рот ладошкой.
Светка же, глянув на пришельца, позабыла все страхи и вспыхнула до корней волос, потому что пришел Рома Сахаров. Поклонился, скинув модную кепку:
– Добрый вечер.
«Божечки! Да у него волосы седые! Кошмар! Кто же рубашку ему стирает, ведь кипенная! И шнурки наверняка сам завязывать умеет, не то что Санька. А уж как брюки отглажены!» – на этом месте Светка наконец опомнилась, поздоровалась и с должным достоинством вопросила, чем может быть полезной.
– Вы нынче Ольгу заменяете? – спросил Рома, улыбаясь бархатными глазами, – и снова зашлось девчонкино сердце: «Что за ресницы – у Оли и то короче!»
Светка вновь неимоверным усилием воли вернула умишко на место:
– Трудимся. Она, должно быть, уже скоро вернется. Вам что-то особенное надо? А то и я могу…
– Ничего, ничего, я посмотрю сам, не беспокойтесь. А чего это вы, Света, на танцы не ходите?
– Теперь не допускают. Маленькая я.
– А как же тогда, в кафе? Помните?
«Помню ли я?» – чуть не вскрикнула она, но вовремя спохватилась и солидно пояснила:
– Тогда же всех пускали, теперь нет.
– Вы приоденьтесь по-взрослому, а еще лучше – со старшей подругой приходите, – подмигнул Рома.
– Да и мама не очень радуется, – пожаловалась Светка. – Она говорит: молоко на губах не обсохло, чтобы ногами дрыгать. А так-то я люблю танцевать.
– У нас в вами хорошо получалось. Теперь и я сам не хожу. Верите ли, все ноги оттоптали, не успеваю ботинки чистить!
И такую уморительную гримасу скорчил, что девчонки прыснули. После этого он, приятно улыбаясь, ушел за стеллажи.
6
Тут как раз послышались знакомые шаги.
– Наконец-то, – с неудовольствием поворчала Светка, но Оля быстро ее приструнила:
– Так, тихо. Мы не под луной гуляли, а выполняли ответственное задание, – и, подняв
– И чего? – замирая, вполголоса спросила Светка. – Выполнили?
– Военная тайна, – заявил Колька. – Не суй свой нос в чужой вопрос – дольше проживешь.
И для внушительности нажал на означенную часть ее лица, как на кнопку звонка. Светка не то что обиделась, но страшно оскорбилась и решила про себя: «И я вам ничего не скажу, раз вы такие».
– Спасибо, бегите домой, – разрешила Оля.
«Ага, щаз!» – язвительно подумала Светка и сказала вслух:
– Я без вас не пойду.
– Это что за новости? – строго спросил Пожарский. – У нас свои дела, разговоры.
– А там темно! – заявила девчонка.
Оля искоса с укором глянула на Кольку, и он понял, что придется жертвовать собой и творить добро, того ни капли не желая. Мало приятного провожать до дома любимую с прицепом из двух мелких плакс. Однако тут, по счастью, из-за полок вышел Сахаров, читая на ходу какую-то книжку. Так погрузился в нее, что извлек нос лишь перед самым столом и спохватился:
– Ольга, добрый вечер. Как поживаете, Николай?
Колька пожал протянутую руку не без прохладцы. Во-первых, родственничек этого чокнутого Машкина. Во-вторых, едва появившись в районе, товарищ тотчас попытался ухлестывать за Ольгой. Правда, не пытался приударить за ней только ленивый, это дело обычное. Но, получив внушение, немедля и без особых страданий отступился. И все-таки – и это в-третьих, – что-то мутит Рома, применяя безукоризненно невинную тактику: регулярно наведывается сюда, берет уйму книг и ведет по итогам прочитанного литературные диспуты с товарищем библиотекарем Гладковой. Излагая свои морально-нравственные искания, впечатления и прочее в том же духе.
«В друзья набивается, гадюка, – думал Колька без особой злости, но и без одобрения. – Все байки рассказывает о тяжелом детстве, потерянных родителях, благородном Машкине. От чего он там его спас? На жалость давит, в доверие втирается. А что, так-то талантливо».
Оля лишь улыбалась. Делать ей нечего, как только переживать из-за очередного воздыхателя. Теперь ей вообще было ни до чего после увиденного и услышанного. «Этот Машкин, до чего все-таки неприятный человек! Вот и плачет пьяными слезами, а глазенками своими из-под нависших век так и шарит. И что он делал в этой комнате? Да еще бутылка с мертвыми цветами, голый крюк. Сорокин, как же он постарел…»
Как и все, Оля привыкла к другому Николаю Николаевичу – собранному, молниеносно соображающему, саркастичному, надежному, как стена. А тут старик с глубокими, аж фиолетовыми морщинами, и губа так ужасно отвисает, и край рта кривой.
Она поежилась. Угнетало осознание того, что хороший человек закончил свою жизнь совершенно не так, как считает милиция. Как же так? Не разобрались? Не хотели возиться? И всем все равно, исключая их троих и Анюту в далеком Киеве, да ей не до того. Все это кипело в голове, бурлило, не давало покою – и не было ей никакого дела до какого-то Сахарова.