Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

– Пособим, Ваня, не плачь. Поможем, товарищ и. о. начальника отделения?

– Всенепременно, – воодушевленно пообещал Акимов, разлепляя сонные глаза.

– Раз так, то садись и пиши, – скомандовал Николай Николаевич. – У тебя почерк красивый. Я диктовать буду.

Остапчук аж ручки потер.

– Итак, записывай. Пуговица круглая, коричневая, с двумя дырками, бэу – одна штука, в примечании можешь отметить, что со следами грунта. Пуговица металлическая, на ножке, гладкая, по границе – ободок, бэу – одна штука. Пуговица бельевая, сломанный край, белая, две дырки, бэу…

–

Может, сразу их оптом записать? – не выдержал Акимов.

– Ага, держи карман шире, – вмешался Саныч. – А ну как хотя бы одна пропадет, а он ее за самую шпионскую почитает? Ведь анонимку накатает куда следует, мы же по шапке получим.

– Точно, – подтвердил Сорокин. – Анонимки – это Миронычев конек, нечто вроде увлечения на досуге… как это в психиатрии? Кверулянтство [513] .

– Кверу… красиво. Запомню, – пообещал Саныч.

– Запиши, – посоветовал капитан. – Далее. Скрепки канцелярские, зацепленные одна за другую, в количестве семи штук, бэу. Шпилька женская, бэу, разогнутая. Сушеная рыба типа лещ, завернутая в газету «Гудок». Ремень мужской, бэу, кожаный, черный… Сколько веков он его носит, весь потрескавшийся, в руках разваливается. Шнурки, бэу…

513

Непреодолимая сутяжническая деятельность, выражающаяся в борьбе за свои права и ущемленные интересы (как правило, мнимые или преувеличенные).

– Все, что ли? – спросил Акимов, понимая, что пауза как-то уж очень затянулась.

Сорокин не отозвался, Сергей поднял голову и увидел, что руководство, опершись кулаками в стол, задумчиво взирает на шнурки.

– Николай Николаевич, что?

– Да та-а-а-ак, – протянул капитан. – Саныч, кто шнурочки изымал?

– Я.

– А из ботинок кто выдергивал?

– Сам и вынул Мироныч, не барин, а что такое?

– Узелок занимательный. А он что говорит, где был во время предполагаемой смерти?

– Машкин утверждал, что тем вечером в кино ходил, кина-то, правда, никакого не было, – отрапортовал Остапчук.

– Как так?

– Плакат о показе фильма повесили заранее, но в тот же вечер сеанс отменили. Зал заняли под партактив…

– Может, он был на заседании? – тотчас спросил Сорокин.

– Не знаю. Не проверял.

– Ага, понял, – кивнул капитан. – Впрочем, это сомнительное дело, его побоку. А вот узелочек. Второй уж, и характерный… К чему бы такой?..

Более он ничего не сказал и от предложения остаться переночевать отказался:

– Нечего собак дразнить. Мало ли, нагрянут с проверкой – а меня и нет. – Напомнил: – Сережа, наутро Машкина отпустить не забудьте. И насчет Анчутки все-таки…

Давая последние наставления, капитан открыл дверь – и нос к носу столкнулся с Надей Белоусовой, которая, как выяснилось, некоторое время топталась с той стороны в коридоре, не решаясь войти.

Увидев Сорокина, она заметно приободрилась и обрадовалась.

– Доброго вечера… э… Николай Николаевич, а вы к нам насовсем?

– Нет, Надюша, это вы к нам, а я отсюда, – капитан

галантно посторонился, пропуская посетительницу.

– Очень жаль, – искренне огорчилась она, – потому что… вот.

Достав вскрытый конверт, протянула его Сорокину.

– Что это, Наденька? – из конверта капитан достал паспорт. – Зачем мне твой паспорт?

– Там записка, прочтите.

Капитан повиновался. По мере того как он усваивал написанное, брови у него постепенно ползли все выше, выше, пока не дошли до определенного им предела. Сорокин протянул бумагу Акимову:

– Читай вслух. Наденька, позволишь?

– Конечно.

Сергей прочел:

– «Дорогая мадмуазель Надежда Георгиевна, приносим сердечные извинения за причиненные неудобства, выражаем искреннюю благодарность за одолженные нам деньги, обещаем вернуть в ближайшем светлом будущем. Паспорт посылаем за ненадобностью».

– Что это за письмо турецкому султану? – поинтересовался заинтригованный Остапчук.

– Да уж, Надя, разъяснения требуются, – подтвердил Акимов.

Надя, вздыхая, принялась излагать:

– Иду я по Поперечному просеку, в Сокольниках, выходят из кустов двое – и под нос мне пистолеты. Отобрали сумочку, один так вежливо: «Благодарю вас, – говорит, – следуйте далее, только не поднимайте кипиша во избежание лишних проблем. Извините пока».

– Что же забрали?

– У меня было немного: трешка, гребенка, пудреница и платочек.

– И что в милиции сказали?

– То-то и оно, – замялась Надя, – не заявляла я еще в милицию.

– Как же так?

– Сумочка-то старенькая, бог с нею, а вот без паспорта никак, я уж собралась заявить, а тут вот такое пришло.

– Нет, погоди, – остановил девушку Сорокин. – Почему сразу в милицию не пошла?

– Испугалась я, – краснея, призналась Белоусова. – Сами посудите: паспорт у них, а там – штамп и прописка. А ну как встретят в темной подворотне? Вот так и получилось… а теперь письмо и паспорт получила и сразу вот к вам, вы сообразите, как лучше поступить.

– Вот спасибо, – поблагодарил Иван Саныч с некоторой двусмысленностью. – А ты, между прочим, знаешь, что сама совершила преступление?

– Вот потому-то и не шла, – буркнула Надька.

Акимов, вздохнув, достал бумагу, окунул перо в чернильницу:

– Раз так, хотя бы изложи, заметила ли чего, как выглядели.

– Ничего я не заметила особенного. Среднего роста, в кепках, козырьки надвинуты, черные платки на лицах повязаны. Да, у одного на рукаве повязка красная и надпись «Дружинник», как у наших. А у другого на руке, вот тут, – она показала кулачок, – написано «Марк».

10

В парке было уютно, от густой листвы было прохладно. Танцплощадка, подсвеченная гирляндами, выглядела как диковинный корабль, идущий средь темных волн.

Сегодня вместо патефона играл настоящий оркестр, ребята из самодеятельности, и самое время потанцевать, но тут вскрылась нежданная неприятность: девушек хоть отбавляй, а вот парней – недостаток. Это не беда, можно и друг с дружкой пары составить, но уж больно прекрасно играли ребята, и прямо сердце требовало твердой, ведущей руки.