Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

Можно подвести девицу к источнику, но как заставить умыться? Она до такой степени в расстроенных чувствах, что позабыла, как это делается. Колька принялся было накачивать воду, но глупо стараться для той, что протирает глазенапы двумя каплями и пальцами.

Колька взялся за дело лично, Светка заверещала, принялась отбиваться:

– Все, все! Я вся вымокла!

– Не растаешь. А теперь излагай. Только имей в виду, что если ты все по Яшке, то дура…

– Нет! Не по нему!

– Тогда вертихвостка, – закончил он и, увидев, что сейчас снова забьет фонтан, поспешил заверить, что пошутил.

– Я боюсь, – призналась Светка,

и в горле у нее что-то пискнуло.

– Ну вот еще новости. Чего?

Светка колебалась. Однако, справедливо рассудив, что будут ли знать Страшную Тайну двое или трое – разницы никакой, принялась рассказывать про то, как вопили лягушки, пролетали электрички, костерок подмигивал на «даче» и кто-то страшный возился в комнате Сорокина, находящегося в больнице, и метались за занавесками призрачные огоньки.

– Люстра не горела? – резче, чем надо, прервал Колька.

Светка, которую оборвали на самом подходе – вот-вот начнется повествование о самом страшном! – захлебнулась словами, подумала и удивленно возразила:

– Какая люстра? Не горела она, это скорее свечка была.

– Не горела люстра, значит, – повторил парень. – Врун то есть. Или что-то опять темнит.

– Кто, Коля? – спросила девчонка, но он сказал, что это так, не подумавши брякнул и само получилось.

– Ну вот, – с воодушевлением продолжала она, вдохновляясь, – а потом он как увидит огонь, как полезет ко мне! Я в кусты…

– Стой, Света. Этот, который вышел из дома… так?

– Да.

– Он вышел, увидел тебя… он тебя что, видел?

– Не думаю, темно было.

– А ты его?

– А я его… нет, не видела, – призналась Светка. – Он такой лысый, квадратный. Лица-то не видела, свет с железки сзади был. Ах, да. Пуговицы блестели форменные.

– Форменные. А может, увидела, что-то на них нарисовано?

Светка помотала головой.

– Тогда правильно боишься, только слишком сильно не надо, – подумав, посоветовал Колька. – Одной вот шляться точно не стоит. Ну-ка, глянь на меня.

Он, ухватив девчонку за подбородок, критически осмотрел ее мордашку, достал платок, плюнул на него и потянулся было к Светкиному лицу. Она в панике завертела головой.

– Да шучу я, дура, – успокоил Колька и погнал ее домой.

Водворив Светку под Санькин надзор и под сень отчего дома, он заскочил к себе, что-то наплел матери – и снова отправился на улицу, держа путь в сторону железнодорожной казармы.

9

От недавней встречи с дорогим начальством – которое с первого же знакомства и до недавнего времени ругалось, унижало, окрестило недоопером и прочим – на сердце у Акимова потеплело. Это с одной стороны. С другой – при одном взгляде на капитана становилось ясно, что как раньше уже не будет. Теперь придется за все самому отвечать и себя же винить в промахах. Сорокин увял, выглядел очень плохо, худой, серый, и пусть глаз, как и прежде, смотрит по-орлиному, видно, что боевой биографии приходит конец, дальше разве что мемуары писать.

Было бы интересно почитать его мемуары. Сорокин о себе и своем жизненном пути прямо никогда не говорил, о прошлых подвигах не распространялся. Да что там, точно даже не было известно, сколько ему лет.

– Ваня, сколько лет Николаичу? – спросил Сергей.

Остапчук, который порядком запарился, водворяя Машкина на отдых, огрызнулся:

– Я тебе что, справочный стол? Почем

мне-то знать?

С протоколом о пьяном дебоше он справился быстро, дело привычное. Теперь он корпел над описью всего изъятого у задержанного имущества. Зная Машкина не первый год, он был в курсе, что это необходимо: протрезвеет, заявит на голубом глазу, что вредители в погонах у рабочего человека похитили последние крохи, и пойдет заниматься любимой писаниной «куда следует» – с него станется.

В карманах же у Машкина было пестро и разнообразно. Набор вещиц из карманов путевого обходчика мог бы сделать честь даже приснопамятному Вите-пестренькому, городскому дурачку, обожавшему навешивать на себя всякое. Разница лишь в том, что у Машкина был пунктик на пуговицах разной степени подозрительности, вот они-то, бережно завернутые в бумажки, занимали полстола.

Остапчук пыхтел, проводя инвентаризацию хлама, Акимов, вздыхая, страдал по поводу того, как в письменной форме изложить происшедшее.

Тут, как в старые добрые времена, неслышно и внезапно возник капитан Сорокин.

– Что, братва? Трудимся? – бодро вопросил он и, не дожидаясь ответа, одобрил: – Молодцы, молодцы. Давайте прервемся, чайку погоняем.

Чаем не обошлось, слишком много всего надо было обсудить.

– Я тебе, Иван Саныч, по гроб обязан, – серьезно говорил Сорокин. – Если бы не ты – мне не с вами тут сидеть, а совершенно в другом месте. Еле отмахался от стаи товарищей.

– То есть?

– То и есть. Заявились. Сперва особист, забавник такой, сопляк, по-отечески задушевно ставил разнообразные вопросы: кто такая, почему у тебя была. Ну и, само собой, где пребывал ввечеру, в период времени, совпавший с предполагаемым моментом смерти. На ковер вызвали, уже скоро. – Вздохнув, покаялся: – Уж извини, зря рявкнул на тебя.

– Да что там, – свеликодушничал Остапчук и тотчас спросил: – Где были-то, Николай Николаевич?

Сорокин пригубил полстопки, отставил:

– Дожил. Теперь не больше полсотни в день. Надо растягивать. Что ж, расскажу, нечего темнить, тут только стыдиться. Я ждал, что она в госпиталь приедет, – не дождался. Побесился, побегал по потолкам и решился – женюсь, не хочу один помирать. Рассудил так, что поостынет, не сегодня, так завтра непременно приедет, я ей кольцо и вручу. Ромео на пенсии. И денег-то с гулькин нос! Да и где купить-то и когда? Днем процедуры, обходы. Тут черт меня и дернул… в общем, сбежал я из больнички, чтобы кольцо купить.

– Вечером? – машинально удивился Акимов и тотчас язык прикусил, увидев, что лысина капитанская начинает багроветь.

– Я не в Ювелирторге его брал, – напряженно, хотя и вежливо отозвался Николай Николаевич. – В скупке, на бульваре.

– Рождественском? – невинно осведомился Остапчук.

– На нем. Заведующим там давний мой должник, можно сказать, крестничек [512] . А ты, между прочим, откуда… ах ты, жук-многознатец!

Иван Саныч ухмыльнулся:

– Не один вы у нас умник. Да и просто все: пешком от госпиталя это бульвар ближайший, и, потом, случайно получилось, слово за слово и выяснил. Только, Николай Николаевич, неувязочка: скупка там не ювелирная, тряпки.

512

Жарг. – тот, кого посадил первый раз.