Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья
Шрифт:
Опера удалились, поддерживая Машкина, который, снова став слезливым, делал страшные разнообразные признания – того и гляди признается, что это он застрелил Кирова.
Сорокин, встряхнувшись, сказал ребятам:
– Так. Давайте уж наконец проверим версийку, а то Оля уже вон на часы поглядывает.
– Я ничего, – тотчас отозвалась девушка, – там Светка, на нее можно положиться. А я готова.
– Тогда вот что: влезай на стол, поднимайся на цыпочки и тяни руки вверх.
«Повезет Кольке с женой: без тени колебаний послушалась. А вот до крюка-то не
Поставили на стол табурет.
– Влезай на него, я подержу, – скомандовал Сорокин.
– Шатко, – заметила Оля, но влезла.
«Это ты верно заметила, дочка, шатко. Неустойчиво все. И наше положение, и это сооружение. Смотри, и так не получается, не достает».
Сверху с сомнением заметили:
– Если только подпрыгнуть? Тогда, наверное, дотянусь.
– Э, нет, прыгать не надо. Слезай-ка осторожно.
Неустойчивая конструкция получилась: легкая Оля – и та сверзилась, хорошо, что Колька успел поймать ее на лету. Из его дырявого кармана вывалился бумажный сверток, разорвался – и распрыгались по дощатому полу шарики от подшипника.
– Ай-ай-ай, – покачал головой Сорокин, поднимая один. – Товарищ Пожарский, что за дела? Откуда режимный товар?
– Да бросьте, – отмахнулся парень, собирая шарики обратно в карман. – Что вы, право слово!
Оля, помогая ему, вдруг решительно заявила:
– Чушь собачья! На такой пирамиде мне удержаться тяжело, не то что пожилой женщине. Прыгать…
– …и вязать узлы на лету, – добавил Колька.
– Узлы, говоришь, – повторил Сорокин. – А кстати, глянь, такой узел на шнуре был.
И, взяв бечевку, с помощью которого Колька измерял руку Оли, увязал незатягивающуюся петлю.
– Похож. Вроде бы так.
– Или вот так? – Сорокин вложил один из концов в петлю.
Колька с сомнением дернул за торчащий «хвост»:
– Эдак он быстро развяжется.
– Верно. Значит, такой? – на этот раз капитан протянул свободный конец бечевки через петлю и затянул.
– Вот, теперь вроде бы так, может, не совсем точно, – подтвердил парень. – Кажись, он. Ловко у вас получается. Что за узел? Не видел такой.
– Я насмотрелся, было время, – туманно отозвался Сорокин. – Давай еще раз: все табуреты стояли на всех четырех ножках, ни одного упавшего?
– Точно.
– Скатерть не была сдвинута, и вазочка эта, бутылка из-под шампанского… как стояла, так и стоит?
– Верно.
– И Оля, чьи рост и длина рук совпадают с Тамариными, не в состоянии допрыгнуть до крюка.
– Что и требовалось доказать, – подвел черту Колька. – Тамара физически не могла забраться ни на стол, ни на стул, она не вязала узла…
– Казачьего, – уточнил Сорокин.
– Какого? – переспросила Оля.
– Казачьего, называется он так, – капитан ткнул в связанную бечевку. – И остается записка. Написанная ею, ее рука.
– Но ведь по тексту не сказано: иду вешаться! – отрезал Колька, точно споря. – Ее можно прочитать и по-другому: она взялась писать заявление на увольнение по собственному желанию. А что нервно
– Стало быть, не сама, – повторила Оля. – Но кто тогда?
Есть доказательства того, что самоубийство было физически невозможно. Но кому надо убивать человека, у которого не было врагов, к тому же честного и бедного?
Эту-то самую малость и осталось выяснить.
5
Светка в сотый раз глянула в потемневшее окно.
«Вечно они! На минуточку, на минуточку, а сами пропадают до ночи!»
Понятно, что еще далеко не ночь, но как-то не по себе.
Когда было светло, все было хорошо. Светке не раз приходилось помогать в библиотеке, потому никакого особого труда это ей не составило. Забегали знакомые ребята за книжками по внеклассному чтению, с вечерней школы забрели двое за справочниками по химии и физике. Зашла подружка Настя Иванова, которая вызвалась помочь расставить возвращенные учебники.
Потом вдруг как-то незаметно все разбежались, Светка с Настей остались вдвоем. Ольга с Колькой все не шли, ключей, чтобы закрыть библиотеку, нет, оставить двери нараспашку тоже нельзя.
Главное – за окном сумерки, тени какие-то на улице блуждают, фонарь покачивается туда-сюда. Не то что Светка чего-то боялась, просто не очень она теперь любила, когда темно, а сейчас еще и душа не на месте. Куда они запропали, да еще с этим одноглазым? Что ему тут надо? Он теперь не начальство.
«А вдруг и их уже так же, как тетю Тамару?»
В последнее время Светка все чаще вспоминала тот случай со светом в сорокинской комнате, со страшным чудищем, которое лезло через насыпь. Если это не был призрак, то оставалось предположить, что она видела убийцу.
И хотя она ни слова никому не сказала, гордясь своей сдержанностью, но накрутила себя до крайнего состояния, так и разбирало с кем-то поделиться своими страхами.
Вот хотя бы с Настькой.
А что она просто так сидит, читает взахлеб какую-то книжку – никак Чарскую откуда-то откопала? Вот сейчас Светка ей такое расскажет, что любые девчачьи истории померкнут! К тому же ей что угодно можно поведать, она так хорошо умеет слушать все, что бы ни рассказывала старшая подружка. По правде сказать, для Светки, которую никто никогда всерьез не воспринимает и слушают из-под палки, со снисхождением, это всегда было отрадно.
Итак, Светка подобралась к ничего не подозревающей читательнице и таинственно спросила:
– Настя, ты умеешь хранить тайны?
– Чтоб я сдохла, – немедленно отозвалась Иванова и отложила книжку.
Когда Светка закончила свое недолгое, но красочное повествование, она поняла, что на улицу одна не выйдет ни в коем случае. Пожалуй, что и с Настькой не выйдет – какое из нее подкрепление?
По лицу Насти было очевидно, что и она перепугана до последней степени: глаза выпучились, рот распахнулся, точно она покусилась на печеную картофелину, а та возьми и выпади.