Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

«В раздел «Наш труд» сейчас, пожалуй, сама напишу».

И тут было чем гордиться: в новом здании под библиотеку выделили особое помещение: хватило и на абонемент, и на приличный читальный зал в несколько столов. Хоромы царские. Дружно, сообща перетащили стеллажи и расставили книги, постигая заодно тайны организации библиотечного хозяйства, продумали, как и что лучше расположить.

Хорошо поработали, разве что портреты никак руки не дойдут развесить.

Скрипнула дверь, послышались шаги, и хорошо знакомый

голос позвал:

— Оль, ты тут?

Первая мысль была: «Быть того не может!», вторая: «Ого, а вот и рабочие ручки! На ловца и зверь бежит».

Глава 11

Это в самом деле был Анчутка. И Пельмень. Они — и вроде бы нет. Когда неразлучные друзья предстали перед старой знакомой, Оля усомнилась и для верности уточнила, они ли это.

— Мы, мы, что, не похожи? — солидно заверил стройный, плечистый, затянутый в новенькую гимнастерку Пельмень, снимая ушанку. Раздался, ручищи загребущие, похоже, научились не только тырить все, что плохо лежит, но и трудиться на совесть.

— Не-а, — искренне призналась Оля, — я, конечно, подозревала, что, если вас отмыть и постричь, станете ничего себе, но не думала, что до такой степени!

Бравый Анчутка — сияющий до блеска, с надраенными же зубами, белобрысые волосы не без щегольства зачесаны назад, — лихо козырнул:

— Здравия желаю! Как жизнь?

— Ну-ка, покажись, покажись, — Оля покрутила пальцами.

Яшка, молодцевато подбоченясь, шикарно сбросил шинель, обтянул гимнастерку, согнав все складки назад, и изобразил нечто вроде цыганочки с выходом, красуясь новехонькой гимнастеркой, сияющим подворотничком, сказочными галифе и свеженькими, без тени заплат-потертостей, валеночками. И, натурально, само собой, обновленной модели.

— Чего это валенки у тебя такие черные? Опять куда вляпались?

— Непромокаемые валенки, понимать надо, — важно пояснил Пельмень, — строительная хитрость. Опустили в растопленный гудрон, теперь они не промокают, и даже калоши не нужны.

— Откуда ж такие умные и распрекрасные? Какими судьбами сюда?

Андрюха охотно растолковал:

— Так это не мы, это вы сюда, мы из увээр номер семь…

Оля попросила погодить и ее не путать:

— Увээр — это само по себе отлично, вы-то к нему каким боком?

— О, это долгая история, — протянул Анчутка, но Пельмень, не склонный молоть лишнее, был краток:

— Яшка не тот карман взял.

Суть рассказанной истории сводилась к тому, что, задав стрекача из Москвы, они некоторое время поскитались по стране, думая добраться до неких хлебных и теплых краев. Однако то ли по незнанию географии, то ли просто так сложилось, что, вдоволь получив по хребтам и чуть не загремев в тюрягу в Саратове, метнулись в Киев, а там через Сороки в Кишинев. После всех скитаний город показался раем — и тепло, и фрукты прямо на деревьях

повсюду, а главное — люди добрые-предобрые.

— Идешь по рынку, а тебе со всех сторон ложки тянут, попробовать дают и творог, и сметану, — вспоминал, чуть не облизываясь, Анчутка, — ух и физию я себе наел — страсть.

Правдоруб Андрюха поправил:

— Это он тебе рассказывает. Попрошайничал он. Шайки свои голубые выкатит и тоненько заведет что-нибудь жалобное, типа «Враги сожгли родную хату».

— А что, и пусть, — отмахнулся Яшка, — не то что не голодали, отжирались. А вот жадность фраера сгубила…

— Причем как раз на рынке, влез в карман к полковнику, который цветочки покупал.

Оля возмутилась:

— Как не стыдно! Человек за цветочками пришел, а ты, варвар… не мог, что ли, ну хотя бы в мясном ряду?

Анчутка возразил по существу:

— Я рассудил: раз негодяй такой тратится на чепуху, стало быть, жирный. В общем, я руку-то в карман, а там — матушки мои! — крючков рыболовных понатыкано!

— И хоп-ля-ля, — продолжил Пельмень, — всунуть-то руку всунешь, а обратно — никак. Стоял, крепился-крепился, раздулся, как самовар, рожа красная, хоть прикуривай…

— Ну, само собой, не сдержался, заорал, как ошпаренный, — радостно продолжал Анчутка, — крючки намертво держат, публика собирается, слышу — лупцевать собираются. А полковник — ничего, расплатился, цветочки забрал…

— Это Максим Максимыч оказался, на наше счастье, — пояснил Пельмень.

— Максим Максимыч — это кто?

— Товарищ Кузнецов, Батя, бывший командир наш, — сообщил Анчутка, — ох и головастый мужик! Он теперь у вас по снабжению, на фабрике.

— Да, слыхала про него, хвалят. И по каким причинам он вас тотчас в милицию не сдал?

— Пожалел, — поведал Андрюха, — нет, ну как с рынка-то вышли, по сусалам навешал, но по-доброму, по-отцовски.

— Не больно, то есть, — уточнил Яшка, — ну а потом, как за уши оттрепал, начал выспрашивать, что да как.

— Хотели сперва деру дать. Да, во-первых, крючки держат, во-вторых, мужик хороший, к тому же и сам растолковал, как положено: что, детки, так и будете как перекати-поле? Война кончилась, надо жизнь налаживать, а вы чуждым… как это?

— Дезорганизующим, — четко выговорил Анчутка.

— Во, этим самым элементом… В общем, суть такая: недолго вам дурью маяться, стукнет восемнадцать и загремите в цугундер по-взрослому. Оставайтесь у меня в части, выправим вам документы, выучитесь ремеслу, людьми станете.

— И вы, стало быть, прибились? Так ведь там-то, в части, дисциплина, порядок, все по ранжиру. Вы-то птицы вольные, не тяжело?

— Сначала тяжко было, — признал Пельмень, — но сытно. И пора о будущем подумать. Не паразитировать, а работать над восстановлением хозяйства. Я вот по технике кое-что наблатыкался.