Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

— Не узнать, какая стала, — протянул восхищенный Яшка. — Так, а Санька теперь голубевод знатный…

— Не смотри, не смотри, — запретила Оля, — сейчас все равно непонятно. Давайте повесим — и полюбуетесь.

Располагая щиты в указанном порядке, Анчутка без передыха молол языком, рассказывая об их новом житье-бытье. О том, что это тут, в Москве, еще все «запросто». А вот в кишиневском штабе серьезно, туда посторонних не пустят: полная секретность и вооруженная охрана.

— У знамени

части посменный караул, и оперативный дежурный имеется, и вообще…

— Хорош болтать, находка для шпиона! — призвал к порядку Пельмень.

— Кишинев… — повторил Колька зачарованно.

— Ага. И Минск, и Таллин, и Львов.

— То есть, получается, строите по всему Союзу?

— Ну не по всему, но имеется, — подтвердил Андрюха, тотчас позабыв о собственной директиве не болтать, — за все не скажу, но стройучастки в Белоруссии, на Украине, где-то под Ригой и в Эстонии.

— А здесь вы надолго? — обдумывая услышанное, спросил Колька.

— Это только начальство ведает, — важно заявил Анчутка.

— Знатное оно у вас.

— Не то слово! Мне кажется, Батю в пустыню запусти — сады сами зацветут. Видел бы ты, как мы цех строили посреди леса.

— Это где ж такое?

— Да как раз зимой, под Гомелем. Снегу намело, мороз, и вот направляют нас на завод. А завод, чтобы ты представлял, — уцелевший корпус, а вокруг чистое поле. Ну, мы такие Бате: нам куда? Он: вот по этой тропинке и направо, там ваш цех. Идем, значит, видим — наши кузнецовские копаются, человек пятнадцать…

— В цеху копаются? — не понял Колька.

— Не-а, прямо на полянке.

— Да ладно.

— Ага! — радостно всхохотнул Яшка. — И я такой: а цех-то где? А мне в ответ: бери лопату, щас сам и построишь. И начали.

— Чем же строили-то? — поинтересовалась Оля. — Просто руками?

— Почему, не просто, — возразил Андрюха, любитель точности, — лопаты, ломы, кирки. Снег разгребаешь, находишь колышки, копаешь на полметра, а то и больше, потом уже расчистили площадку под метелочку, уложили рубероид, прокладочки резиновые — основу…

— Потом, как цементом залили, привезли станки и прямо на основу выставили, — продолжал Анчутка.

Колька удивленно спросил:

— А электричество-то?

— Так прямо по полю кабель и тянули, подключили под навесом — сперва под лапником, затем под брезентом. Так и работали: ваш брат токарь уже пашет, а мы вокруг стены выкладываем. День и ночь вкалывали.

— Как же работать-то на станке — под небом, под снегом?

— А мы забили эдак трубы, натянули брезент, чтобы за ворот не сыпало, — и ладно. В конце марта кирпичные стены вывели, в апреле уже были окна и крыша.

— Холодина, наверное, в таком-то цеху? — спросила Оля, поеживаясь.

—

И тут решили: между станками ставим железные бочки и прямо в них костры разводим. Правда, тотчас с дровами запутка, не заготовили, лоботрясы. Ну и тащили кто что мог: кто коры кусок, кто сучок какой…

В это время вернулись Кузнецов и Петр Николаевич. Последний, продолжая разговор, говорил:

— Как думаете, Максим Максимович, согласятся товарищи военспецы?

— Конечно. Для означенного вами фронта работ одной бригады будет достаточно.

— Успеют ли, Максим Максимович? Учебный процесс…

— Так могут и на выходных, и после уроков. У вас же две смены? Вот. Ребята, вы закончили?

— Так точно, — доложил Пельмень и даже каблуками прищелкнул.

— Славно, — Кузнецов, увидев Кольку, приветливо кивнул, протянул руку: — И вам доброго вечера, товарищ…?

— Николай, — отрекомендовался парень, — надеюсь, ваша супруга здорова?

Тот дернул краем рта, сдержанно ответил:

— Моя супруга погибла в сорок первом.

«Что я за ишак, где ты супруг таких видел, — огорчился Колька, внутренне обливаясь потом, — вечно городишь…»

— Простите.

Кузнецов молча кивнул, обернулся к Яшке с Андреем:

— Так, если вы закончили, давайте восвояси. Насколько я понимаю, пора закрывать помещение.

— Пожалуй, — согласился Петр Николаевич, глянув на часы, — Оля, ты тоже закругляйся.

— Конечно, мы тут приберемся — и на выход.

Распрощались.

Директор, оглядев экспозицию, поднял большой палец, что означало у сдержанного Петра Николаевича высшую похвалу и одобрение, также ушел, напомнив не засиживаться.

Вооружившись вениками, совками и тряпками, ребята быстро навели порядок, собрали обрезки-обрывки. Оля, пользуясь случаем, изложила Николаю практически все, что думала о нем и его мыслительных способностях.

— Я-то откуда знал? — слабо отбрехивался он, но та продолжала потрошение:

— Вот заметь: когда не надо, из тебя ж слова не вытянешь, тут же из тебя, как из мешка дырявого, сыпется. Мог бы сообразить!

— Ну ишак, ишак, каюсь! Я ж тоже… вон, губы раскатал напроситься к нему вольнонаемным.

— Ты? — переспросила Оля. — Как же…

Она не закончила, потому что все-таки была добрым человеком и понимала, когда врачевание превращается в пытку.

— Ну как-как, — горестно шваркая веником, повторил Николай, — вот Яшку с Андрюхой приютил, дезертиров подрасстрельных тоже как-то того, оформлял, что ж, может, и меня бы пристроил. Если он с командованием части в друзьях, жалко ему, что ли. Да теперь что уж…

Ужасно искренне у него получилось каяться, и Олино сердце растаяло.