Билет на всю вечность : Повесть об Эрмитаже. В трех частях. Часть третья

Варшавский Сергей Петрович

— Твоя политическая безграмотность просто обезоруживает, — вздохнул Хатынский. — С 1952 года — КПСС. В пятьдесят девятом году трудящиеся горячо поддерживали решения XXI съезда партии.

— Да, наверное, — я смутилась. — Покровское шоссе. Никого тогда не нашли. Прочесывали склады, подвалы — но не усердствовали. Знали бы про трупы — проявили бы больше рвения. Уверена, где-то там преступник и спрятал тела.

— Ты же не хочешь сказать, что преступник вернулся через семнадцать лет? — насторожился Хатынский. — Прости, но это глупо.

— Согласна, — кивнула я. — Глупее некуда. Но это так. Это он, Виктор Анатольевич, я чувствую. И не надо звонить в психушку. Да, уже не молод, но еще крепкий и дееспособный, так сказать. Где он был семнадцать лет, надо выяснять. Не думаю, что сидел. Ведь понимает: это элементарно — выявить тех, кто в нужный период загремел на долгий

срок, и взять на заметку. Мог и прекратить убивать, почему бы и нет? А теперь сорвался. Мог сменить место жительства, а потом вернуться. Могли измениться личные, семейные обстоятельства, мог заболеть. Нужно выяснять, случались ли в других регионах подобные преступления. Раньше девочки просто пропадали. Он их держал у себя в подвале, по лесу не разбрасывал. Сейчас у него нет надежного логова, поэтому мы нашли труп. Нужно форсировать расследование, Виктор Анатольевич, привлекать все силы. Найти останки Оли и Кати, известить родственников. Теперь мы точно знаем, что они мертвы. Во всяком случае, я это точно знаю…

— Во-первых, твое озарение никакой не документ, — в принципе, справедливо заметил Хатынский. — Никто не позволит нам делать выводы на основе твоих детских якобы воспоминаний…

— Так ищите тела! — воскликнула я. — Район известен — помогу. Не факт, что он вытаскивал их в лес, чтобы зарыть. Это риск даже в безлюдном месте. Тела могут выкопать собаки, найти дети. Уверена — они до сих пор в подвале. Кирки, ломы, перфораторы — мне вас учить, что делать? Найдутся тела, и эти два дела можно объединять…

— Поучи нас, как выполнять работу, — проворчал Хатынский. — Допустим, я тебе верю. Люди Горбанюка обязаны об этом знать. Этот чертов приезжий тоже должен знать. Представляю, какая вонь пойдет, если мы утаим от него эту информацию. Поручу-ка это дело тебе.

— Как скажете, товарищ подполковник. Но не рассчитывайте, что сразу побегу исполнять ваше поручение. Раздражает меня этот тип. И еще одно, — я собралась с духом. — Об этом никто не говорит, мы эту тему старательно обходим. Над Диной Егоровой маньяк надругался в пятницу вечером или в ночь на субботу. Сегодня понедельник. Он будет продолжать, и это не зависит от того, сколько помоев вы на меня сейчас выльете. Может, именно сейчас продолжает или уже сделал. Представляете последствия? Ведь шила в мешке не утаишь.

Хатынский выразительно указал на дверь. Он был бледен, губы дрожали.

— Уйди, Вахромеева, прошу тебя. С тобой даже не помрешь нормально…

Потом он обвинял меня, будто я накаркала. Не прошло и часа, как у дежурного зазвонил телефон. Снова труп, снова ребенок… Опера и криминалисты умчались на место происшествия, а я сидела на своем рабочем месте и чувствовала, как погружаюсь в какой-то беспросветный кошмар. Заброшенная свиноферма неподалеку от деревни Урбень. Северо-восточное направление, выезд на Приваловское шоссе, а затем поворот на проселочную дорогу недалеко от моста через Карагач. Две версты по лесу, холмы, заросшие ельником. Прямо по курсу урочище Маракан, овеянное дурной славой. Заброшенные свинарники ютились здесь между лесными массивами. Некто Гудков, механизатор из Урбени, получил отгул за работу в выходные, решил провести его с пользой. Взял собаку — лохматую беспородную псину — и отправился на рыбалку. Подготовился основательно: рюкзак, чехол с удилищами, соответствующая экипировка, включающая болотные сапоги. Шел напрямую к Карагачу мимо свинофермы, было восемь часов утра. До речки оставалось около километра — Карагач в этом месте давал крутой изгиб. Собака бежала рядом — и вдруг с лаем умчалась куда-то в сторону, пропала за постройками. Гражданин Гудков стал кричать, звать пса, в итоге вышел из себя и полез через кустарник, увяз в зацементированных досках. Непослушную, но обладающую безупречным нюхом псину он обнаружил во втором строении, в глубине прогнившей загородки. Если бы не этот случай, тело могли вообще не найти! Собака скулила, обнюхивала труп. Рыбалка отменялась. Чертыхаясь, Гудков оттащил от тела собаку, побежал обратно в Урбень, где из сельского совета позвонил в полицию Грибова, а потом побежал обратно. Своих оперов в Урбени не было, если не считать вечно похмельного участкового…

Меня на данное мероприятие не пригласили — думаю, в том заслуга подполковника Хатынского. Мир вокруг меня неуклонно превращался в кошмар. Я не могла работать, не понимала, о чем говорят коллеги. Клин выбивался клином. Я спустилась в фойе, перекинулась парой слов с дежурным, после чего отправилась на стоянку к своему «Москвичу». Минут за пятнадцать добралась до городских окраин, свернула с Приваловского шоссе на

север и поехала по бездорожью. Устала так, словно шла пешком. Свиноводческое хозяйство не работало уже лет пятнадцать, но запашок остался. Бесхозяйственность в животноводстве царила пугающая, но говорить об этом могли только в киножурнале «Фитиль». Если здесь забросили, значит, в другом месте построили. Грязь стояла по колено. Пришлось обходить стороной, выискивая сухие места. На пригорке стояли несколько машин. На меня косились люди в форме и без. Я шла через препятствия, задирая ноги, обогнула трухлявый сарай. Саня Горбанюк опрашивал мужчину в брезентовой накидке, делал пометки в блокноте. Под ногами у гражданина вилась вислоухая собака со смешными пятнами — видимо, герой дня.

— Гудков, — в ответ на мой немой вопрос объяснил Мишка Хорунжев. — Человек и его собака. Прикинь, Ритка, если бы не эта шебутная псина, мы бы тело вообще не нашли. Слушай, а ты что здесь делаешь?

— Работаю, — буркнула я и побрела дальше.

Под просевшим фундаментом буйно произрастали полынь и крапива. Под крышей постройки возились люди. Присутствовал Туманов — сосредоточенный и мрачный. Он сменил франтоватый плащ на серую куртку, мял в руке эспандер — тугое резиновое колечко для развития пальцев. Покосился в мою сторону, недовольно поморщился, но воздержался от комментариев. Работали эксперты — Головаш и Римма Высоцкая; что-то записывал в протокол на коленке Глеб Шишковский. Пахло в свинарнике, мягко говоря, невкусно. Загородки частично развалились, сквозь гнилые половицы прорастал бурьян. Я встала на пороге. Дальше — ни шагу. Вцепилось что-то в ноги, и даже карьерный экскаватор не смог бы меня сдвинуть. Кажется, снова начиналось — нехватка кислорода, тремор конечностей, обильное потоотделение. Хорошо хоть постепенно, а не обухом по голове… Извращенец на этот раз постелил в загородке покрывало — рваное, с мазутными пятнами. Что за удовольствие на голой земле? Спазм сдавил горло, насилу отдышалась. Детский трупик лежал на покрывале — беззащитный, трогательный, маленький. Мутные глазенки смотрели в небо. Ноги были согнуты в коленях, руки разведены. Видимо, после умерщвления убийца придал телу такое положение. На запястье поблескивал розовый браслетик — дешевое украшение из магазина бижутерии. Скальп был срезан. Жалостливые эксперты прикрыли часть головы картонным обрезком.

— Кто она, неизвестно? — прохрипела я.

Эксперты вопрос проигнорировали. Владимир Александрович Головаш пристроился на коленях рядом с трупом и изучал через лупу синеватую полосу на горле. Римма Высоцкая аккуратно, словно девочка была живая, ощупывала ее руку от запястья до плеча.

— Подвинься, столбовая дворянка, — пробурчал Шишковский, выбираясь на улицу.

Я машинально посторонилась.

— Почему дворянка?

— Потому что столбовая, — объяснил опер. — Болезнь есть такая, как раз про тебя.

Он похлопал по карманам, сунул в рот сигарету, стал ломать спички. Вроде спокойный был на вид, а пальцы дрожали. Он справился с огнем, жадно затянулся.

— Ты как, Вахромеева? Снова белый свет не мил? Требуется эвакуация?

— Лучше, чем в прошлый раз, Глеб. Обойдемся без эвакуации. Что по девочке?

Эксперты укрыли тело простыней — видимо, закончили предварительный осмотр. Пищала рация в милицейской машине, сотрудник вызывал спецтранспорт. Мимо прошел Туманов с непроницаемым лицом, сделал вид, что старшего лейтенанта Вахромеевой на свете не существует. Я тоже вышла из свинарника.

— Можем не париться с установлением личности, — мрачно поведал Шишковский. — Маша Усольцева, двенадцать лет, семья проживает над нами. Отца нет, бегает от алиментов, есть мать и бабушка, приличные люди. Бабушка до выхода на пенсию работала в ОТК на заводе, ее дочь преподает в школе, кажется, биологию. Вот же совпадение, едрить его… — сотрудник щелком отправил окурок в бурьян. — Вчера с работы поздно возвращался, Алевтина стояла у подъезда, в шаль куталась — Маша, говорит, задерживается. К однокласснице побежала в соседний квартал, да что-то не возвращается. И у одноклассницы нет телефона — не позвонить. А я, голова садовая, даже в ус не дунул, хоть бы что в башке щелкнуло… Всегда так думаешь: с кем-то другим случается, а с теми, кто рядом — просто невозможно… Да придет, говорю, куда денется, время еще детское — и в квартиру к себе побежал, Ленка как раз пирог испекла… Утром первым делом сводки посмотрел — Алевтина Усольцева в милицию прибегала, взволнованная очень — дочка так и не пришла. Приняли заявление, все-таки несовершеннолетний ребенок пропал… Как мне теперь в глаза Алевтине смотреть? Маша веселая была, смешливая, общительная, жила, радовалась жизни…