Биография отца Бешеного
Шрифт:
Впоследствии я узнал, что все ее подарки — эти часы, а также другие «безделучки»: кольцо, сережки, кулон — из чистого золота, а массивный браслет с камнями — из платины, а моя бабушка, оказывается, была одной из составительниц рецепта известного во всем мире «рижского бальзама», и ей неоднократно предлагали уехать в Америку, чтобы открыть там собственную лабораторию и получать высочайшие гонорары за свою работу…
Как я уже сказал, в мой второй приезд бабушка Лайма жила в просторной трехкомнатной квартире на улице Мейера в доме пятьдесят четыре. Все ближайшие ее родственники умерли или жили очень далеко:
По хозяйству бабушке помогала Сильвия — симпатичная, стройная латышка лет двадцати — двадцати трех. Почему-то она сразу, как говорится, положила глаз на меня, хотя я до сих пор удивляюсь, чем привлек ее хоть и развитый физически, но все же юнец. Тем не менее она откровенно заявила, что «хотет спать для меня», а я не понял, о чем речь.
Но уже на второй день после моего приезда она все-таки затащила меня в свою комнату, благо та была с моей дверь в дверь. Томно постанывая скорее от собственных ласк, чем от моих, успокаивала меня по поводу бабушки Лаймы, шепотом с чудовищным акцентом:
— Нет бояться… Нет бояться: Лайма силно спат… нет слышат… Прошу верит меня, Витасик… Мой силный… Мой нежный Витасик… Еще!.. Еще!.. — Она с таким остервенением подбрасывала меня над собой, что мне было непонятно, откуда берутся силы у столь хрупкой женщины, а когда ее состояние доходило до критической точки, она вдруг замирала на мгновение, потом из нее выплескивался дикий вопль: «А-а-а!!!» — который меня просто напугал в первый раз настолько, что я с испугом остановился и взглянул на нее.
— Нет, продолжи! — воскликнула Сильвия. — Да!.. Да!.. Быстро!.. Быстро!.. А-а-а!!!
Короче говоря, Сильвия была настоящая умелица, а я столь молод, что ночные свидания с ней доставляли мне большое удовольствие: я приехал погостить на неделю, а уехал лишь через три и нисколько не жалел об этом.
Единственное, о чем я жалею до сих пор, так это о своей глупости и беспечности, проявленных мною тогда. Дело в том, что бабушка Лайма незадолго до моего отъезда в Москву шепотом рассказала мне, где она спрятала свой дневник, который я должен буду взять, когда она умрет. Она заставила меня несколько раз повторить, что я и выполнил без особой охоты и, конечно, ничего не запомнил. А что, если в ее записях были рецепты тех вин и бальзамов, за которыми столько лет охотились иностранцы? Не зря же бабушка Лайма позвала меня к себе среди ночи, чтобы рассказать о том дневнике?..
Но теперь уже никто об этом не узнает, если только в память мне неожиданно не вернутся слова, которые заставляла меня повторять бабушка Лайма в ту далекую августовскую ночь…
Пока я жил в Риге, мама с отцом и Санькой в Омске более года переезжали от одних родственников к другим, все время чувствуя, что «пора бы им и честь знать». Это длилось до тех пор, пока нашей семье в конце концов не выделили две комнаты в трехкомнатной квартире, расположенной на первом этаже двухэтажного дома. Меня привезли в Омск незадолго до нашего вселения в эту квартиру.
В третьей комнате проживал одинокий молодой парень лет тридцати, который работал инженером на омском заводе имени Баранова. Звали парня достаточно редким именем — Эдик. В те времена понятие «сосед» было не совсем таким, как сейчас, и Эдик носил вполне понятное тогда звание квартиранта.
Из всех впечатлений за годы проживания в этой квартире самыми сильными были те, что запомнились в самом начале. Прежде всего день, когда мы туда переехали. Мебели, естественно, у нас никакой не было, и все легло на плечи, точнее сказать, на руки отца. Помню, как из свежевыструганных досок он соорудил то ли люльку, то ли кроватку для Саньки. Мне же достался матрас в углу. Мать с отцом тоже спали на полу, и единственным отличием от моей «половой» жизни было то, что они, после стольких мытарств, обосновались в своей собственной, отдельной от детей, комнате.
Запомнился и наш первый семейный ужин. Отец раздобыл где-то небольшой пенек, который установил посередине комнаты, а маме кто-то из соседей подарил несколько алюминиевых ложек и огромную сковороду, на которой она и нажарила на настоящем подсолнечном масле, да еще и с лучком, картошки с золотистой корочкой и водрузила эту вкуснятину на пенек. Мы сели вокруг импровизированного стола на корточки, Санька у мамы на коленях, и с огромным аппетитом стали уплетать жареную картошку с черным хлебом.
Несколько недель этот пенек оставался нашим единственным предметом обстановки. И вероятно, с той детской поры жареная картошка остается самым любимым моим блюдом.
Постепенно наша квартира стала обживаться, обустраиваться, наполняться уютом, а мы наконец-то стали по-настоящему ощущать себя с е м ь е й…
Тем не менее эта квартира запомнилась мне и вполне ощутимыми неприятностями.
Кто из советских мальчишек не играл в ту пору в «казаки-разбойники»? Или в «царь-горы»? Или в «войну»? Или в «пятнашки», как сейчас говорят «догонялки», в которые играют и в настоящее время? Да мало ли было еще игр, в которых каждого могла подстерегать опасность травмы?
Трудно теперь сказать, из-за чего конкретно, но однажды поспорил я с пацаном из соседнего двора. Его звали Костя. Конфликт произошел во время игры в «войну».
Мои сверстники наверняка помнят сантехников того времени. У них не было кислородных и газовых баллонов, при помощи которых производились сварочные работы. Ацетиленовый газ вырабатывало устройство, напоминавшее железную бочку, в которое загружался карбид и заливался водой. Все пацаны подворовывали кусочки карбида, совали их в стеклянные пузырьки с водой и закрывали пробкой. Через некоторой время эта самодельная бомба под давлением выделяемого из карбида газа взрывалась.
Разделившись на две «армии», мы начали «воевать» между собой. Костя, натурально, оказался в «армии» противника. «Солдатам» и первой и второй «армий» было известно о ремонтных работах в соседнем доме, а главное — об ацетиленовом устройстве, что означало наличие карбида. Конечно, многие пацаны не преминули воспользоваться этим и смастерили карбидные бомбы. Вышло так, что одна из моих «бомб» разорвалась прямо перед Костей, и тот так здорово испугался, бросившись ничком на землю и закрыв голову руками, что я не выдержал и громко рассмеялся. Этот смех подхватили не только ребята из моей «армии», но и те, кто был в одних рядах с виновником неожиданного веселья, то есть с Костей.