Биография отца Бешеного
Шрифт:
Несмотря на свой преклонный возраст, Зинаида Осиповна была удивительно красивой женщиной. Она была истинной интеллигенткой в самом высоком смысле этого слова и так была похожа на мою первую учительницу, что я влюбился в нее буквально с первой встречи.
Зинаиде Осиповне так понравилось моя декламация, что она с ходу предложила мне роль Кая в «Снежной королеве». Это был мой актерский дебют, который, как ни странно, я провалил, но об этом расскажу чуть позднее…
Кого только мне не пришлось потом играть на сцене Дома пионеров! Медведя и Волка, Емелю и Лешего в русских народных сказках, Чацкого в «Горе от ума», Раскольникова в «Преступлении
Кстати, именно она первая обратила внимание на мои руки. Со мной и правда случались странные вещи. Плачет, к примеру, Санька, и мать чего только не выдумывает, но никак не может его успокоить. Вдруг, не знаю почему, словно меня кто-то подталкивает: я подхожу, кладу руку ему на голову, и в считанные секунды он умолкает. Точно так же происходило, естественно существенно позже, и с моим сыном Сергеем, когда тот был еще грудным. Среди ночи он начинал плакать, капризничать, Аня вставала и то пыталась кормить его, то качать кроватку, то брала на руки и ходила по комнате, напевая и убаюкивая его, но ничего не помогало. Тогда я вставал, просил положить Сережку в кроватку, а ее — выйти. Потом клал руку ему на головку, и через несколько секунд он уже спокойно спал…
Как-то Зинаида Осиповна сказала:
— Виктор, твои руки излучают очень доброе тепло… — потом загадочно и тихо добавила: — Кому-то сильно повезет…
Тогда я ничего не понял, а потому и не обратил на ее слова никакого внимания, но позднее, пообщавшись с великой болгарской предсказательницей Вангой и индийским целителем Сингхом, я наконец осознал силу, заключенную в моих руках…
Низкий вам поклон, дорогая Зинаида Осиповна!
Как я уже сказал, с самого раннего детства наиболее страшным проступком является для меня ложь. И не только по отношению ко мне, но и по отношению к другим. Конечно, с возрастом я стал более гибким и стараюсь различать ложь — и ложь, но в детстве чувство правды управляло мной настолько, что я не мог соврать даже тогда, когда правда грозила мне бедой.
Обостренное чувство правды нелегко было сохранить в семейных коллизиях. Хотя отец с самого первого дня нашей с ним встречи просто замечательно относился ко мне, он всегда ревновал маму к ее прошлому, как раз я и служил прямым доказательством его наличия, живым примером того, что мама еще кого-то любила, а не только его. Увы, отец не всегда справлялся с тупым чувством ревности к этому прошлому, перенося иногда вину мамы на меня как на прямой результат тех неизвестных, но ненавистных ему дней. Бывало, отец уходил в запой, начинались скандалы и ругань; бывало, погуливал на стороне, а иногда он позволял себе распускать руки и в отношении мамы. На мои просьбы уйти от него мама отвечала:
— Не могу, Витя! Люблю я его, подлеца…
Но однажды он так сильно избил ее, что я наконец уговорил маму развестись с ним.
— Как-нибудь проживем, мама! — твердо заверил я.
Я смотрел на ее посиневшее от побоев лицо, и от бессилия, что не могу защитить ее от побоев отца, у меня навернулись слезы. И я мысленно дал клятву, что, как только вырасту и накоплю сил, я никому не позволю тронуть мою маму пальцем.
В те дни я поклялся не только защитить маму, но и никогда
Самое глупое, что случилось все это с девушкой, которая мне нравилась и которая, по ее словам, была в меня влюблена. Было мне тогда лет шестнадцать, и я еще не обладал большими познаниями в психологии слабого пола. В тот день мы ехали в поезде на какие-то соревнования. Уединившись в тамбуре, мы с ней со всей юношеской страстью предавались безобидным ласкам и жарким поцелуям. В какой-то момент, когда чувства переполняли меня, я со всей отроческой непосредственностью спросил ее:
— Скажи, за что ты меня полюбила?
Наверное, мне хотелось услышать нечто возвышенное, романтическое, а получил вовсе приземленное, даже беспощадное:
— Я полюбила тебя за твою красивую фигуру!
Тогда мне показалось, что передо мной разверзлась земля. Может, я переживал период юношеского гипертрофированного максимализма, но чувство было такое, будто меня окатили помоями. Я не сдержался, дал ей пощечину, развернулся и ушел прочь. В этот же день, улучив момент, она умоляла меня простить ее глупость, но я остался непреклонен и никогда больше не разговаривал с ней. Вполне возможно, моя жесткая реакция объяснялась тем, что я нарушил свою клятву, а это, поверьте, очень неприятное ощущение, которое остается надолго ноющей болью. В моем случае — на всю жизнь…
Когда мама, убежденная мною, сказала отцу о разводе, он, никогда всерьез не задумывавшийся о своих поступках, неожиданно понял, ч т о теряет, и едва ли не со слезами стал просить маму простить его и, конечно же, уговорил в конце концов. Однако мать оставила для себя возможность довериться судьбе и сказала отцу:
— Хорошо, если Виктор простит тебя, ты останешься с нами!
Несмотря на нежную душу и доброту, мама может быть твердой и последовательной.
Отец понял, что это ее окончательное решение, которое она не изменит ни в коем случае. И он поступил верно: пришел ко мне в комнату, опустился передо мной на колени и со слезами на глазах сказал, как будто перед ним стоял не десятилетний пацан, а вполне зрелый мужчина:
— Послушай, сын, я знаю, что причинил много горя нашей маме, но я прошу простить меня… Поверь, это было в последний раз!
Не подумайте, что мне было лестно видеть отца на коленях. Нет, скорее мне было неловко… Может, именно тогда я усвоил одно очень важное жизненное правило: никогда не стесняйся попросить прощения, если допустил ошибку. Признать свою вину не зазорно ни для кого и никак не может быть унизительным.
Когда отец преклонил передо мной колени, поверьте, мне было очень трудно принять решение.
— А мама что? — как за спасательный круг ухватился я.
— Мама сказала, что простит, если ты меня простишь! — В его голосе было столько печали, а в глазах столько грусти, что мне его стало жалко.
Жалко не от слова «жалкий», а от «жалеть» — значит, «любить».
Тем не менее, вовсе не гордясь тем, что мама возложила на хрупкие детские плечи столь серьезное решение, я ответил совсем по-взрослому:
— Хорошо, папа, но если еще раз ударишь маму, я тебя убью!
В моем голосе было столько твердости, что отец, который мог спокойно отбиться от трех-четырех совсем не слабых мужиков — что мне приходилось наблюдать, и не раз, — чуть заметно вздрогнул, помолчал немного, потом кивнул головой и протянул мне руку: