Бите-дритте, фрау мадам

Гарина Дия

У меня было всего несколько секунд, чтобы насладиться лаврами героини, а потом в круг света вступил баба Степа.

– Дураки вы, – обратилась она к буравящим друг друга глазами мужчинам. – Оба. А ты Витенька в особенности. Ну, Лешенька-то, не знал, а ты… Архивы какие-то копал… Нет, чтобы меня старую спросить? Или забыл кто я такая? Отто Краузе без меня шагу не делал. Все его грехи перед богом и людьми у меня перед глазами до сих пор стоят, каленым железом жгут. Так что слушайте, что вам Степанида Егоровна Силантьева скажет. Это все его идея – дядюшки Отто. Так он просил себя называть. Когда в гестапо попали связной Сергей Зацепин и комсомольский вожак, координатор партизанского объединения Алексей Панфилов захотелось ему покуражиться. Спустился он к

ним в камеру и сказал так: кто предателем станет, живым уйдет и доброе имя сохранит. А кто упрямиться будет, тот не только в муках умрет, а еще доброе имя потеряет. Во всех бумагах его как предателя будут записывать, как немецкого помощника. Так что чист твой дед Витенька. Никого он не предавал. Молчал до конца и имя свое очернил. Это для него хуже смерти было. А он все равно молчал. И я тому свидетельница. Только все же вышло у Отто не по задуманному. Наступление как раз началось. Город бомбили, половина архива сгорела. И имя Зацепина не пострадало ничуть. Если бы вы тут копать ничего не стали ничего этого, может, и не было бы. Не буди лихо пока оно тихо. А война, она такое лихо… Ой, лишенько!

– Господи, если б я знал… Если б знал! – пробормотал потрясенный Зацепин. – Я же с этим столько лет жил…

– Погоди. Погоди, Егоровна, – теперь Панфилов стал белее мела. – Ты сказала, кто в архивах предателем записан, тот на самом деле не предатель. А тот, кто герой… Мой дед. Он на самом деле…

– Не бойся, Алешенька, – сухая старушечья рука прошлась по вспотевшим волосам Панфилова, словно ласкала баба Степа собственного любимого внука. – Дед твой тоже смерть мученическую принял, не предав никого. Когда Краузе понял, что ничего от них не добьется, бешенный стал. Снова в камеру к ним пришел, написал на бумажках имена, сжал в кулаке и велел мне тянуть. Пусть, говорит, судьба определит, кому из вас предателем умирать. Я и вытянула. Теперь вы знаете кого.

– Ты… старая… Ты там была! Сволочь…

Панфилов сделал шаг к Егоровне, но Зацепин удержал его.

– Оставь, Леша. Столько лет прошло. На меня лучше кидайся. Я во всем виноват. Уж если хочешь пар спустить, давай стреляться. Я тут обалденные дуэльные пистолеты видел. Посеребренные, с малахитовыми вставками на рукоятях. Представляешь?! Все в футляре есть: и пули, и порох. Он даже ничуть не отсырел. Точно! Давай стреляться! Я холостым выстрелю. А ты даже если попадешь, хуже не сделаешь – мне ведь все равно умирать. А так, хоть какая-то польза. Вроде как за собственные грехи расплачусь. Как говорится, кровью смою позор. Я ведь, правда, нашу дружбу предал.

– Идиот! – Панфилов вырвал рукав из стиснутых пальцев Виктора Игоревича. – Кругом одни идиоты. И я с вами тоже скоро идиотом стану! Надо же было такое придумать! Ты бы еще в гусарскую рулетку сыграть предложил. Чокнутый…

Панфилов еще долго бормотал, что-то нечленораздельное, но тут вмешался Немов:

– Уважаемые, если у вас все, попрошу всех занять свои места. С вашего позволения я выключу фонарь. Батарейки не резиновые, а нам тут еще сутки кантоваться. Свет буду включать только по нужде. В смысле, девочки налево мальчики направо. За дверь не выходить.

Потекли томительные минуты нашего заточения. Они слагались в часы, но я этого не замечала. Потому что, свернувшись у стены и накрывшись шикарной меховой шубой, обнаруженной в одном из ящиков, снова заснула. Да так крепко, что не слышала мужского разговора бизнесмена и историка, вздохов и охов Егоровны и томительного молчания Павла. Сон-утешитель простер надо мной свои благословенные крылья. Я плыла в темно-синем теплом море, и желтый песок берега уже превратился в узкую, теряющуюся на горизонте полоску. Но страха не было, и возвращаться не хотелось. Не к кому мне было возвращаться. Мосты сожжены, и два дорогих человека не бросятся меня спасать, потому, что я сама отказалась от них. Значит, я буду плыть пока смогу, а потом Водяной утянет меня к себе на дно, и боль в разорванном напополам сердце, наконец, утихнет. Я уже чувствую, как его полупрозрачные руки опутывают меня лентами

водорослей, и все-таки пугаюсь. Рот сам собой раскрывается для крика, но липкая водоросль закрывает его зеленым кляпом, и остается только мычать и корчиться в напрасных попытках освободиться.

– Ум!!! – возмущенно мычу я, как оказалось уже наяву, и понимаю, что на самом деле связана по рукам и ногам. А рот мне закрывает совершенно банальный скотч. Мама дорогая!

– Тихо, Ника. Спокойно, – голос Немова чуть звенит, и я понимаю, что это не сулит ничего хорошего. – Тут твой Челноков неплохую идею подкинул. Короче, пока ты спала, мы постановили так: раз ты не можешь выбрать из нас двоих, мы это сделаем за тебя. А поскольку никто не хочет уступить, решим все по-мужски. Дуэлью. Зацепин не зря про пистолеты болтал. Я проверил все точно. Порох сухой, пули есть. Места достаточно. Если от стены до стены. Дыма от выстрела не, так уж и много. И шансы почти равные. Ну, а если мы оба того… Тоже не страшно. Ты же от нас обоих отказалась. Значит, и так, и так одна осталась бы. В общем, не мычи и не дергайся. Я наперед знаю, что ты скажешь. Что оставшегося в живых прибьешь самолично. Извини, не верю. Я хорошо тебя знаю, побесишься и примешь. И будешь счастлива.

Он осветил меня фонарем, спрятав свое лицо за конусом света. Хотелось надеяться, что одолевшая меня слезоточивость вызвана именно избытком фотонов, бьющих в глаза. Сволочи! Гады! Вот только развяжите меня, и я вам покажу!

– У нас все по правилам будет, – „успокоил“ меня присевший рядом Павел. – Зацепин и Панфилов согласились секундантами быть. Зацепин знает, как эти пистолеты устроены. Зарядит одинаково. Мы-то по старинному оружию не очень… А ты тут посиди. Потом кто из нас останется тебя развяжет.

– И этому оставшемуся, я категорически не завидую, – хмыкнул Виталий. – Хватит мычать, Ника. Все равно ведь не развяжем. Мужики мы или нет? Как сказали, так и будет. Ну что, Челноков, пошли что ли? Лично я себя идиотом чувствую с этой дуэлью. Но что делать… В рукопашной ты мне сейчас не соперник. Да и не только сейчас. И в „гусарскую рулетку“ нам не сыграть. У меня ведь пистолет – не револьвер. А так… Даже что-то романтическое есть. Пушкин и Дантес. Лермонтов и этот… Не помню.

– И я не знал никогда, – Павел поднялся. – Пойдем. Нечего тянуть.

– Пойдем.

И они ушли, оставив меня связанной, прислоненной спиной к какой-то огромной картине, которую я так и не удосужилась рассмотреть. Я мычала и ревела, но заигравшиеся в мужские игры идиоты не обращали на меня никакого внимания. Зацепин и Панфилов преисполненные важности момента колдовали с пистолетами. До меня донесся возбужденный голос историка:

– Надо же, никогда не думал, что буду секундантом. Наверное, это подарок судьбы напоследок. Господа, подойдите сюда. Выбирайте пистолеты. Кстати, дуэли проходили по разным сценариям. В некоторых стреляли одновременно, в некоторых по очереди. В зависимости от того, кто кого вызвал на дуэль. По каким правилам будете стреляться вы? Одновременно или по очереди?

– Одновременно, – одновременно ответили оба моих жениха, и я едва сдержала рванувшийся из горла вой. Могла бы и не сдерживать. Все равно скотч перекраивал любые звуки в неопределенное мычание. Мама дорогая, что же вы, сволочи, творите?! Вот до чего доводит мужиков вынужденное ничегонеделание. Крышу сносит быстрее, чем в горячих точках.

Я дергалась и извивалась, пытаясь хоть как-то ослабить веревки. Но куда там! Виталий спеленал меня на высшем уровне: и крепко, и кровообращение не нарушится. Господи, да уберите же кто-нибудь эту липкую штуку с моего рта. Я выберу! Слышите, я выберу одного! Брошу монетку и выберу! Только не расходитесь от поставленного на ящик фонаря, направляющего вверх электрический луч. Мрак наполненного сокровищами бункера разделился на две равные половины, в каждой из которых дорогой мне человек, почти чеканя шаг, двигался из света во тьму. Уходил от меня навсегда. Немов сказал правду, здесь их шансы равны. Они убьют друг друга. И оба это знают. Но тогда почему? Почему-у-у?!