Бите-дритте, фрау мадам
Шрифт:
– Ну? – сквозь зубы бросил Иловский, оглядывая меня с ног до головы. – Куда дальше?
– За мной, – просветила я игорного заправилу и хотела подставить Павлу плечо, но была грубо отстранена Максимом.
– Ты пойдешь впереди, а он в середине рядом со мной. Вздумаешь бежать, переломаю ему остальные пальцы. Дошло? Тогда двигай, не теряй время!
Спотыкаясь о древесные корни, я быстро семенила по тропинке, показанной мне Семеном сегодня ночью. И едва сдерживалась, чтобы поминутно не оборачиваться и не смотреть на с трудом выдерживавшего темп Челнокова. Интересно, на что я рассчитываю? Ведь из второго джипа выбралось четыре человекообразных субъекта в оттопыривающихся подмышками джинсовых жилетках. Но даже капли сожаления о том, что я не бежала подальше от этого проклятого города, услышав в трубке тяжелое дыхание Павла, ко мне в голову не просочилось. «Ну и дура», – заявил внутренний голос с явно челноковскими интонациями. – А мне каково помирать будет, зная, что ты… что тебя… «И еще хорошо если быстро». «Ничего, ничего, Пашенька, – неслышно шептали в ответ мои губы. – Я уже не боюсь. Мы с тобой на прощание такое представление устроим, что никому мало не покажется. И сделаем это еще до того, как подойдем к избушке. Я не собираюсь сдавать им Панфилова, тем более, если нас все равно…»
Но минута проходила за минутой, узенькая тропинка вилась уже возле самого озера, а я все никак не могла решиться и, свалив идущего за мной охранника, пробиться к Павлу. «Ну, подожди еще немножечко. Лучше за тем поворотом… – вкрадчиво упрашивал внутренний голос. Но поворот сменился зигзагом, тропинка снова повернула в гору, а я все на что-то наивно рассчитывала, чего-то упорно ждала. И дождалась.
Несколько пистолетных выстрелов, слившись в один сплошной грохот, навсегда успокоили шедшего позади меня охранника, и заставили раненного Иловского с воплем покатиться по траве. Но оставшиеся на ногах секьюрити не оплошали и начали палить в ответ по кустам справа от тропинки. Нам с Павлом не нужно было подавать друг другу какие-нибудь знаки, чтобы, почти синхронно развернувшись, сцепиться с нашими
И все же если бы не нежданная огневая подмога, адвокату и его подзащитной вряд ли светила победа. Спасибо счастливому случаю. А ведь нападавшие рисковали не меньше. Сомнительная защита кустов и тонкоствольных молодых березок не могла уберечь их от ответных пуль. Я уже слышала два вскрика, донесшихся из кустов, когда, пробившись к Павлу, потянула его прочь от места перестрелки. Но мой бывший жених покачал головой и зашарил подмышкой у рыжего секьюрити, лежащего на животе и укоризненно взирающего в небеса.
Мне были отпущены судьбой какие-то мгновенья, чтобы успеть дернуть Челнокова в сторону. Пуля свистнула над самым ухом, и унеслась прочь, заставив нас броситься ничком на землю. И вовремя. Распластавшийся возле матерящегося Иловского секьюрити взял нас на мушку и принялся аккуратно расстреливать. Пули выворачивали сухую, рассыпчатую как песок землю, не позволяя нам поднять головы. Оставалось только медленно отползать ногами вперед.
Наверное, бандитские пули нас все-таки достали бы, но в этот момент точный выстрел, прозвучавший совсем с другой стороны, наповал уложил иловского охранника. Похоже, нападавшим надоело прятаться под сомнительной защитой чахлых кустов, и они предприняли обходной маневр. Нет, вру. Скорее всего, они разделились заранее и, когда все охранники господина Иловского палили в одну сторону, их начали спокойно и методично расстреливать с другой. Несколько выстрелов буквально косой выкосили еще отстреливающихся бандитов. В живых остались только мы и раненный Иловский. Понимая, что милости ему ждать не приходится, он из последних сил бросился к озеру и, вспоров темную воду, поднял вокруг себя тучу брызг. Едва я успела усомниться в его умственном здоровье (ведь голова, торчащая над водой, мишень просто замечательная), Петр Петрович Иловский как в воду канул. То есть он как раз и канул. А точнее, нырнул.
– Дурак, – тень подошедшего Виталия легла рядом со мной на траву, что показалось мне очень символичным, потому что с другой стороны лежал мой второй жених. – Сейчас вынырнет, и я его сниму.
– Ты?! – удивленно выдохнул Павел, и под взглядом зеленых глаз на мне едва не задымилась мокрая от пота футболка.
– Что, даже спасибо не скажешь, Челноков? – притворно удивился Немов, переводя взгляд с озера на вышедших из кустов мужчин.
Я последовала его примеру и узнала в одном из них того самого пьяного амбала, которого от души огрела по затылку во время операции по спасению Пашки Панфилова.
– Вынырнул, – Павел, оказывается, уже стоял на одном колене, и указывал на появившуюся над водой голову Иловского.
Виталий быстро развернулся и три раза подряд выстрелил в человека, которого я при случае придушила бы самолично. Но почему-то, когда пули прошили черное зеркало озера в том месте, где только что была голова Иловского, на душе у меня слегка полегчало. Наверное, я пока не привыкла к тому, что живого человека можно расстреливать как мишень в тире. Или того зла, что он причинил, мне показалось недостаточно для вынесения такого сурового приговора? Не знаю.
А вот Виталий вопросами преступления и наказания не мучился, ну разве что досадовал на промах:
– Вот сволочь! Хорошо ныряет, – пробормотал он, поморщившись. – Но, кажется, я все-таки его достал.
С этими словами Немов перекинул пистолет в другую руку и, не глядя, всадил по пуле в подошедших „соратников“. Я замерла, боясь пошевелиться. Может, он сошел с ума? И сейчас мы с Павлом разделим общую участь?
– Они нам больше не нужны, – спокойно пояснил мне Виталий, кивая на еще подергивающиеся тела. – Зато потом могли бы стать проблемой.
Господи, неужели я когда-то собиралась за него замуж? Он рассуждает также как Иловский и прочие стервятники! Чем же он лучше? Безжалостный! Расчетливый! Холодный! Импотент! Нет, это уж я переборщила. С потенцией у моего первого жениха все в порядке. Это как раз и плохо. Потому что, пряча пистолет в кобуру и еще раз окидывая пристальным взглядом не потревоженную ветром водную гладь, Виталий, искоса посматривает на меня. И на Павла. Мама дорогая, а что если он задумал…
– Спасибо, дорогой, – я через силу улыбаюсь ему и расставляю все точки над „и“. – Ты свое дело сделал. Значит, и я сдержу свое обещание.
– Не верю я женщинам, – кривится Виталий в ответной усмешке. – Всем, кроме тебя. И откуда ты такая взялась на мою седую голову? Врать не умеешь, слово будешь держать, даже если тебя на куски станут резать… Такие в наши дни уже не родятся.
– Тебе-то откуда знать, родятся – не родятся? – неприязни в голосе Павла хватило бы на роту Немовых.
– Да, уж знаю!
Виталий нахмурился, и я поспешила разрядить обстановку:
– Пойдемте к Егоровне. Панфилова обрадуем. Он ведь не знает, что все уже кончилось. И чаю попьем. С травками. А тебе, Павел, нужно срочно повязку тугую на руку сделать. Все-таки переломы…
– Покажи, – потребовал Немов.
– Потерплю пока, – Павел даже отступил на шаг. – Тут врач хороший нужен, а не эта Егоровна. И не ты.
– Ну, извини, уважаемый… – Виталий нехорошо улыбнулся и вытащил нож.
„Мама дорогая!“, – едва не вскрикнула я, но Немов поспешил прояснить ситуацию:
– Вы идите, а я пока приберусь. Хорошее тут озеро, глубокое. И выстрелы вряд ли кто слышал. Заодно покараулю, вдруг Иловский не захочет быть Чапаем и все-таки выплывет.
И вот мы с Павлом из последних сил плетемся по тропинке к домику Егоровны, до которого осталось всего ничего. А я, глядя на спину второго жениха, вдруг понимаю, что сам он не дойдет. Уразумев, что после ударов по голове доходяга-адвокат моментально вырубается, костоломы Иловского, переключились на все, расположеное ниже. Так что при относительно нормальном лице, тело Челнокова под рубашкой с чужого плеча было совсем ненормальное, а наверняка черно-синее с багровыми разводами.
Павел ничего не сказал, когда я, приобняв его, повела как верная жена в стельку пьяного дальнобойщика. Или мать маленького мальчика. Он вообще молчал всю дорогу, и от этого становилось только хуже. И ему, и мне. Впрочем, что это я? Я же слово дала. И даже дважды. Первый раз, обещала Немову ухать с ним в Германию, если он поможет мне спасти своего соперника. А вторую клятву, самому господу богу: ни секунды лишней не остаться с человеком, который из-за меня уже несколько раз чуть не лишился жизни.
– Паша, – начала я издалека, пытаясь разорвать тягостную паутину молчания, – А зачем Виталий нож достал, когда сказал, что прибраться хочет? Он им, что, братскую могилу копать собрался? К Страшному суду как раз успеет. Двенадцать человек, все-таки…
– Не копать, – Павел отвечал короткими предложениями, хватая ртом воздух в частых паузах. – Резать…
– Что резать?
– Животы…
– К-какие ж-животы? – кажется, мне вот-вот станет плохо.
– У трупов. Чтобы не всплывали. Затащит в озеро поглубже и притопит. Покойник со вспоротым животом не всплывает. Разве, что течение на берег выбросит…
– Господи, – прошептала я и потрясенная молчала до самого дома Егоровны.
Кусты уже расступились, пропуская нас на полянку, где возле вросшей в зеленый холм скалы притулилась ветхая избушка. И только тогда Павел не выдержал:
– Какое обещание ты ему дала? В обмен на что?
– Какая теперь разница? – пробормотала я, глядя сквозь розовую пелену, как в дверном проеме возникает маленькая женская фигура. А следом высокая мужская. У меня еще хватило соображения узнать Зацепина, зато не хватило сил сделать несколько последних шагов. Как стояла, так и села увлекая за собой не менее измотанного Павла.
– Боже мой милостивый! – всплескивает руками Степанида Егоровна, не по-старчески прытко скатываясь со ступеней. – Что-то ты, Валерьевна, зачастила ко мне. И все с мужиками… Осторожно, Витенька, бери его. Веди в дом. А мы с Валерьевной как-нибудь сами…Вытянувшись на единственной кровати, я пыталась сосредоточиться. На чем угодно. Хотя бы на том, что пол в избушке в отличие от моего предыдущего посещения был чисто выметен. А пришедшие в негодность сухие травы душистой копной громоздились возле самой печки. Я отрешенно подумала, что не будь печь всего лишь маскировкой, то без пожара вряд ли бы обошлось. Потом попыталась обдумать еще что-то пустяковое. И все это на удивление медленно. Мысли оказались такими же ленивыми, как и тело. Язык не поворачивался назвать себя родимую обессиленной. Скорее, пропущенной через мясорубку, закатанной в тесто и хорошенько сваренной. Рука, удерживающая кружку с горячим придающим бодрости чаем, тряслась и расплескивала благоухающую на весь дом жидкость. А сидевший в ногах Павел, на удивление покорно отдавшийся в умелые руки бабы Степы, морщился и скрипел зубами, принимая муки перевязки. Виктор Игоревич Зацепин, выглядевший по сравнению с нами настоящим молодцом, несмотря на появившиеся совсем недавно ссадины на лице, трудился, не покладая рук над реанимацией примуса. Раритетная бытовая техника никак не желала заводиться и согреть для нас еще один пузатый чайник. Зато каждый был занят полезным делом.
Безразличие незаметно опутывало меня липкими тенетами. Было уже все равно, откуда взялся в избушке Егоровны воюющий с примусом историк? Почему не видно Алексея Панфилова, неужели еще не проснулся? Тяжелое молчание Павла теперь стекало с души как с гуся вода. И даже возникший на пороге Немов не заставил сердце сбиться с ритма.
Словно сквозь множество ватных слоев до меня доносились разговоры, объяснения, выяснения отношений и прочая ерунда. Главное, что все уже кончилось. Все. И можно спокойно отвернуться к стенке, чтобы хоть на несколько блаженных минут нырнуть в исцеляющий душу и тело сон.
Кажется, у меня уже вошло в привычку засыпать в самых неподходящих
– Люди-и-и-и! – жутко завыло вдруг неведомое чудовище, заставив меня подпрыгнуть на кровати, как на батуте. – Есть кто живо-о-ой?
Пока я продирала глаза и вглядывалась в присутствующих, подозревая в розыгрыше, послышалось отчетливое шуршание, и из печи показалась голова Алексея Панфилова. Последовала небольшая суматоха, в результате которой бизнесмен был извлечен из печи, поставлен на ноги и усажен ко мне на кровать. Потом снова были разговоры, расставления точек над „и“… Немов даже умудрился обелить мое имя в глазах Панфилова и Зацепина, который, как выяснилось, пришел к Егоровне поправить здоровье, пошатнувшееся после общения с разыскивающими бизнесмена иловцами.
– Степанида Егоровна, – помешанный на истории Виктор Игоревич как-то незаметно переместился к печке. – Можно мне на этот бункер взглянуть? Даже если он не открывается. Всю жизнь мечтал из кабинетной крысы в Индианы Джонсы переквалифицироваться…
– В кого? – озадачилась старушка.
– Не важно. Ну что, пустите меня в свою тайну?
– Полезай! – милостиво кивнула Егоровна. – Только после меня. Ты ж в своих очках да еще в темноте моего фонаря не найдешь. А я всю эту пещерку на ощупь ведаю.
И вот уже ее черные войлочные боты, которые в дни моего детства весьма символично назывались „Прощай молодость“, один за другим втягиваются в раскрытый зев печи. Зацепин, не желая отставать, ринулся следом, и только затихающие чертыхания говорили о том, что такое передвижение историку в новинку.
– Я тоже с ними, – похоже, Немов считал эту экскурсию своим прямым долгом. – Хочу посмотреть из-за чего старый немецкий хрыч развел всю эту бодягу. Я его на что купил, после того как Ника мне позвонила? На то, что якобы получил информацию, будто Иловский пронюхал про бункер и послал своих архаровцев его пошерстить. Зольден сначала не поверил. Но я с твоих слов, Ника, описал, где этот бункер находится. А так как он упорно скрывал от меня, чего ради мы тут торчим, то убедился, что я не блефую. Ну и, конечно, распорядился быстренько лететь сюда с нашими орлами и не допустить конкурентов к тайнику. Мы на каких-то десять минут вас опередили. В следующий раз, Ника, если задумаешь просить моей помощи, делай это заблаговременно!
– Значит, это не случайность? – Павел заерзал на кровати так, что потревоженные ржавые пружины исполнили нечто напоминающие арию Хосе из „Кармен“. – Ты просила его…
– А что я должна была делать?! – мой возмущенный вопль заставил Панфилова подскочить с кровати. – Геройски погибнуть вместе с тобой? Да с какой стати?!
– Ты могла сбежать…
– Идиот! – прошипела я, выдергивая ноги из под Челнокова, в запале усевшегося на них.
– Конечно, идиот, – абсолютно спокойно подтвердил Немов и, усевшись на освобожденное Панфиловым место, демонстративно положил руку мне на плечо. – Неужели он не понимает, что ты просто не могла так поступить? А еще замуж за него собралась…
– Собралась и тебя не спросила! – Павел резко развернулся к сопернику, и тут же скривился от боли в потревоженной руке. – Думаешь, если спас мне жизнь, то я тебе задницу не надеру? – и, глядя на развеселившегося Немова, уточнил. – Когда рука заживет…
– Вот, когда заживет, тогда и поговорим. Я тебе из Германии позвоню…
– Ах, ты!..
Да уж, сцена разыгралась безобразная. Хорошо, что кроме нас троих в избушке уже никого нет. Деликатный Панфилов дал нам возможность поговорить по душам, исчезнув в черном провале потайного хода.
– Замолчите! – я демонстративно зажала уши. – Ваши разборки устраивайте без меня и в другом месте. Желательно подобрать какой-нибудь дальний полигон. А там хоть орите, хоть деритесь, хоть стреляйтесь – меня это не интересует. Не нужны вы мне. Оба. Достали уже!
– Нет, погоди, – лицо Немова приблизилось к моему. – Помнится, ты мне обещала кое-что. За спасение вот этого сопляка. Уехать со мной в Германию, например?
– Это правда? – голос Павла утратил такую родную хрипотцу и звенел деревом на морозе.
– Да. Но я аннулирую сделку! Ни с кем и не куда не поеду. Тут останусь жить. У Егоровны. Убирайтесь с моей кровати. И чтобы глаза мои на вас не глядели!
– Нет, погоди! – Виталий в отличие от подскочившего с кровати Павла, придвинулся еще ближе. – Ты мне слово давала, а теперь, выходит, в кусты?
– Мое слово! Хочу дам, хочу обратно заберу! – мой жалобный тон не вязался с таким категорическим заявлением. – Оба с глаз моих долой. Кругом, шагом марш!
– Почему, это оба? – спросил Виталий. – Я тут один остался. Твой Челноков давно уже в бункер уполз. Струсил, наверное.
– Сам ты струсил! Да он!.. Да ты!.. Да я!.. – у меня не хватало слов. Эмоции девятым валом захлестнули остатки разума. Но зато ноги все сделали правильно. Уже через секунду я вползала в печь и, оббивая головой низкий потолок лаза, поползла вслед за Павлом. У него же рука! Как же он с одной поползет?!
Это наверняка выглядело смешно. И я бы с удовольствием посмеялась, если бы не навернувшиеся слезы. Мама дорогая, за что?! Неужели мне суждено быть навечно распятой между двумя этими мужиками? Даже сейчас я слышу впереди тяжелое дыхание Павла, а позади в полголоса матерится Виталий. Господи, хоть бы ты решил все за меня! Как угодно! Не могу я больше на половинки разрываться!Хорошо, что в пещере метался луч фонаря, иначе на таком взводе я запросто кувырнулась бы вниз, позабыв о том, что лаз начитается (или заканчивается) почти в метре от пола. Следом за мной десантировался Немов, и в небольшом каменном мешке сразу стало очень тесно.
– … скрывали это от меня, – Зацепин водил фонарем по двери бункера и укоризненно качал головой. – Эх, Степанида Егоровна, Степанида Егоровна… Знаете ведь, что я тайны умею хранить. Вашу вот, сколько лет храню…
– Хранит он! – возмутилась баба Степа. – Тоже мне хранитель нашелся! А кто Нике все про меня разболтал? Увидел смазливую молодку и растаял. Что ты знаешь о тайнах и о том, как их надо хранить? Вот я знаю, что это такое молчать. И дед твой тоже знал! Ой…
Зацепин медленно повернулся и направил луч прямо в лицо Силантьевой.
– Вы были знакомы с моим дедом?
– Не то чтобы знакома… – нехотя пробормотала Егоровна и потупившись замолчала.
– Нет, уж договаривайте! – Зацепин вопреки своей обычной сдержанности готов был, казалось, набросится на бабу Степу и любой ценой добиться от нее правды.
– Виктор, ты с ума сошел, – вмешался Панфилов. – Чего ты так завелся?
– Ничего я не завелся, – процедил Виктор Игоревич и снова пристал к Егоровне с расспросами. Минут пять мы молча наблюдали за игрой в одни ворота. Зацепин настаивал, баба Степа отмалчивалась, как партизан на допросе, упрямо задрав подбородок вверх. В конце концов, я не выдержала:
– Погодите, давайте не здесь! Народу столько набилось. Пора убираться отсюда, дышать уже тяжело!
– Вот именно, – в голосе Немова я уловила тревогу. – А то, боюсь, что сюда цэ о два поступает дополнительно.
– Ты не умничай, ты пальцем покажи, – процедил Павел фразу из старого анекдота.
– Смотри!
Немов действительно ткнул пальцем в отверстие выхода, и мы замерли пораженные. В дальнем конце лаза бушевал огонь. Если бы не перепалка, затеянная историком, мы давно бы услышали гул пламени, а теперь потрясенно молчали, пытаясь ответить на два самых главных российских вопроса: кто виноват и что делать?
Первый вопрос разрешился сам собой:
– Ну, что суки, думали, что утопили меня? – послышался ослабленный расстоянием и кровопотерей голос Иловского. – А я все-таки выплыл…
– Ну, разумеется, – пробормотал Виталий, поднимая пистолет. – Такие как ты не тонут. Закон дерьма.
Грохот выстрела и ответный смех заставили эхо глумиться над нами.
– Я не такой дурак, чтобы подставляться под пули. Вы все сдохнете. Задохнетесь в дыму. И ты старая ведьма, и ты Панфилов, и ты чертова баба, и ты адвокат, и ты кого я не знаю. Стрелять надо было лучше… А теперь моя взяла. Когда ваши трупы начнут смердеть, я снова приду сюда и покопаюсь в этом вашем бункере о котором вы так кричали, что было слышно за десять метров от этой халупы…
Он нес еще какую-то ахинею, а Виталий, после первых же слов Иловского нырнувший в тоннель, уже подбирался к огненной преграде. Мне не нужно было долго гадать, что горело сейчас там – охапка целебных трав, аккуратно сложенная возле печи и остатки трех стульев, поломанных при обыске. Наверное, Иловский сдобрил все керосином, так как разгорелся костер удивительно быстро. Но вряд ли эта жалкая пародия на растопку сможет остановить Немова. Он не посчитается с ожогами, а боль его научили подавлять еще в бытность старлеем. И тогда Иловскому покоиться на дне Черного озера.
С замиранием сердца я смотрела, как Немов врезается в стену из пламени и… Раздается издевательский хохот Иловского, а следом громкий металлический лязг. Не понимая, что произошло, я зашлась надсадным кашлем, а потом наблюдала, как Виталий, сорвав рубашку, сражается с огненными языками. Красные следы, оставшиеся от впившихся в ладони ногтей, сойдут еще не скоро. Если только это „не скоро“ для меня наступит.
Мы стояли и смотрели, в медленно темневший тоннель и ничем не могли помочь Виталию. Лаз оказался слишком узким, вдвоем не разминуться. Но вот рыжие отблески перестали отплясывать на наших напряженных лицах, и раздался дружный вздох облегчения, закончившийся закономерным приступом кашля. Как не короток был организованный Иловским пожар, но дыма в пещерке накопилось изрядно. Надо скорее выбираться отсюда! И тут из лаза донесся голос Немова:
– Вот что граждане, судьи. У меня есть…
– Две новости, – закончила я.
– Три, – уточнил он. – Одна хорошая.
– Начни с хорошей, – посоветовал, стоящий за моей спиной Зацепин.
– Хорошая. С огнем я справился. Но этот… он нас закрыл.
В моем затуманенном от плавающего вокруг дыма мозгу тут же всплыл образ тяжелой железной заслонки. Но ведь стоит посильнее толкнуть и она выпадет. Если только…
– А засов у меня на печи крепкий, – буднично сообщила баба Степа, – Не выбить. В шестьдесят девятом мне его кузнец из Дмитровки поставил. Хороший был мужик. Царство ему небесное…
– Господи, да зачем же вам засов на печи? – прокашляла я. – Его же с той стороны любой открыть мог и сюда пробраться…
– А я его ставила не от тех, кто оттуда сюда, а от тех, кто отсюда туда, – пояснила старушка, вогнав в ступор даже приползшего обратно Немова.
– Это как? – решился уточнить Павел.
– Очень просто. Они ведь каждую ночь ко мне приходили. Те, кто бункер для немцев строил. Их же в этой пещере расстреляли. И оставили. Я когда вернулась сюда, похоронила то, что от них осталось. Честь по чести. А они все равно ходили. Овчаркой называли. Говорили, что я шаркаю громко. Спать им не даю. Прогнать хотели. А я не могла уйти. Я ведь долгожданного своего еще не дождалась. Вот и поставила засов… Скоро. Скоро мой долгожданный пожалует. Каждой косточкой чую его, близко он. Уже близко…