Битва под Острой Брамой

Лютых Андрей

– Но теперь вы довольны? Конституция отменена, возвращено прежнее устройство, вы ведь этого хотели?

– Вы издеваетесь, господин Княжнин? Разве я хотел, чтобы мои Старосаковичи оказались в Минской губернии Российской империи?

– Стало быть, этого хотели ваши послы на последнем сейме.

Ведь они все же подтвердили новые границы.

Пан Константин снова вспыхнул:

– Я стал разговаривать с вами, господин Княжнин, только потому, что был свидетелем того, с каким презрением вы отнеслись к доносчику Лопату. Но коли вы полагаете, что можно считать законным то, что было принято под угрозой силы, то, за что голосовали такие продажные подлецы, как Михал Лопат и Флориан Войнилович, тогда нам

больше не о чем с вами говорить. Вы такой же испорченный самомнением москаль, как все прочие.

Даже Якоб Сиверс был лучше. Тот тоже презирал наших предателей, но сам их покупал и пользовался их услугами. Брезговал, но пользовался. Он сделал всю черную работу, но и не скрывал того, что поступает подло, потому что так велела ему императрица. Он открыто давал понять, что не остановится ни перед чем ради выгоды России. И он искренне нам сочувствовал, понимая, что за унижение нам приходится пережить. Он ведь родом из рыцарской Ливонии, которую Литва всегда защищала от варварской Московии. И когда дело было сделано, Сиверс поспешил разогнать шайку воров и предателей, оставшихся в Тарговицкой конфедерации. Этого ему царица и не простила [18] , она к предателям куда как милостивее!

18

Основной причиной немилости Екатерины II к Сиверсу, отозванному из Варшавы, считается то, что вместе с отменой всех решений Тарговицкой конфедерации по его недосмотру был возрожден орден Белого орла, которым награждались и офицеры, отличившиеся в войне с Россией 1792 года.

Настал черед и Княжнину вспыхнуть.

– Воля ваша, пан Сакович, разговаривать со мной или нет. Но прошу вас при мне не говорить о моей государыне пренебрежительно, – отчеканил он.

– Не горячись, пан Константин! – вступился за Княжнина пан Рымша, тративший до сих пор приблизительно поровну усилий на то, чтобы не вывалиться из седла и не потерять нить разговора. – Ты зря обижаешь благородного шляхтича. Ты не видал, как вел он себя вчера перед ратушей! Никакого почтения к здрадникам, которых он, как настоящий рыцарь, все ж не дал побить целой толпе. А за твою глупую горячность, уж поверь мне, он мог бы нас с тобой порубить в капусту и не делает этого только из своего благородства!

«Скорее, из-за пани Ядвиги и ее детей. Не будь их, я бы тебе показал „испорченного самомнением москаля“!» – подумал Княжнин и, не дожидаясь от замолчавшего, но продолжающего пыхтеть пана Константина извинений, ускакал к своему возку, ехавшему позади всех прочих.

Уже по дороге он пожалел об этом. «Ну что уж такого особенно обидного сказал мне этот литвин? – думал Княжнин. – Ведь эту его фразу про москаля можно воспринимать фигурально – такое у него мнение о русских, а я просто один из них. И ничего прямо оскорбительного про государыню он тоже не сказал. Зато он не боится высказать свое мнение, и поэтому с ним интересно спорить. Разве лучше те поляки, которые источают лесть всякому русскому только ради того, чтобы получше устроить свои дела? Зря я на него обиделся, ей-богу, как ребенок. Нужно сие или сгладить, или уж ехать дальше без них». Княжнин был зол сам на себя, а под горячую руку попал Андрюха, мирно спавший в возке, вместо того чтобы… Ну хотя бы повторить польские слова или, вон, надраить походный самовар, в котором не стало былого блеска.

– Я думал, нас поляки станут теперь по дороге чаем потчевать, – оправдывался Андрюха спросонок.

– Они не поляки, – мрачно поправил Княжнин.

Впрочем, недоразумение с Саковичем скоро и легко уладилось.

Когда в середине дня поезд остановился и Княжнин, не торопясь, вышел из возка, чтобы выяснить, по

какой причине, его уже ждала пани Ядвига, стоявшая на обочине дороги в короткой шубке, меховой шапке, похожей на гусарскую, с Павликом, державшимся за ее руку. Вот так запросто подошла, чтобы пригласить:

– Идемте с нами обедать, господин Княжнин. Прошу вас, не сердитесь на Кастуся, он всегда горячится, когда говорит о политике, а потом кается. Он о вас очень хорошо отзывался, не знаю, что на него нашло. Мы теперь без вас никуда: вы для нас стража, чтобы не трогали русские военные, им вечно нужны какие-то подорожные.

Ее глаза не просили, а просто весело смотрели на Княжнина. А ее сын просто хохотал, совсем как Кирюша. Ну еще бы: за спиной у Княжнина ему строил смешные гримасы Андрюха.

– Что вы, пани Ядвига, я нисколько не сержусь, – сказал Княжнин. – Ежели угодно, сейчас же пожмем с паном Константином руки.

Это простое рукопожатие, состоявшееся уже через минуту, у сентиментального Рымши вышибло слезу и подстегнуло естественное желание скорее сесть за стол и выпить мировую.

Обедали прямо в поле, табором, отгородившись от ветра поставленными полукругом возками. Молодой «квартирьер» Саковичей Франек все замечательно устроил, включая, кажется, даже собственную личную жизнь в расположенном поблизости небольшом имении, откуда остановившиеся на привал получали всяческую помощь. Хозяин имения приглашал отобедать у него, но Франек убедил его, что в такой солнечный день его господа предпочтут это сделать под открытым небом. В итоге местный пан присоединился к проезжающим, конечно, со своим бочонком хорошего греческого («лаконского») вина.

Все действительно было замечательно, как-то широко и смачно. Франек успел соорудить большой стол, уже уставленный простыми закусками, походные скамьи были накрыты коврами, над тлеющими углями костра в одном котле булькал журек, а в другом томился под крышкой бигос. Под ногами вертелась, умудряясь не мешать, пара крепких собак, взятых в поход ночными сторожами, тут же играли в догонялки Павлик с Андрюхой, засидевшиеся в тесных кибитках, и даже недавно научившийся ходить Алеська бегал за ними, то и дело падая. Княжнину хватило деликатности не отказываться ни от одного из славных угощений, не заостряя внимания на том, что он старается поститься. У военного человека всегда есть на этот случай самооправдание: нельзя изнурять себя постом, дабы всегда оставаться в полной боевой готовности.

Несмотря на выпитую мировую, разговор поначалу не клеился. Только в конце обеда, когда пани Ядвига ушла заниматься вымокшими в тающем снегу детьми, оставшиеся за столом мужчины опять заговорили о политике.

– Вы склонны винить во всех бедах вашего отечества Москву, – сказал Княжнин, желавший все же расставить точки над «і» в начатом с утра споре. – Но так ли это, пан Константин? Не кажется ли вам, что у вас слишком много собственных неурядиц, которые вы уже не в силах были разрешить без вмешательства соседа? У вас всегда кто-то с кем-то не ладит – православные с католиками, католики с униатами, литовские магнаты с коронными магнатами, прусская партия с российской партией… В ваших нескончаемых конфедерациях я уже запутался. Все составляют свои партии, которые чуть ли не в открытую воюют друг с другом, особенно когда доходит до выборов короля.

– Так почему же сосед вмешался как раз тогда, когда мы сами должны были покончить с этими неурядицами? – возразил пан Константин, отставив остывать чашку со слишком горячим чаем. – Хоть я и был против конституции 3 мая по причине, которую вам объяснил, а еще потому, что принята она была как-то тихомолком, пока не было в сейме несогласных послов, – должен признать, что законы в ней были разумными и Речь Посполитая становилась гораздо лучше устроенным и сильным государством, чем была прежде.