Битва в пути
Шрифт:
— Непонятно!
— Что непонятного? Надо начать с основ — отработать, как часы, земледелку.
— Но почему вы сами? На меня не надеетесь?
— Вы начинающий начальник самого тяжелого цеха. — Бахирев подвигал торчащей изо рта трубкой, что означало у него улыбку. — Вы цех отрабатываете, а я хочу вас отработать. Хочу приучить к необходимой производству доскональности. Ведь нам вместе работать годы.
«Не собирается уходить, — удивился Сагуров. — Не понимает, что Вальган все равно снимет? Или не хочет сдаваться?
— Вот женщины, какое вам нынче придается значение! — сказал он земледелыцицам. — Сам главный инженер с утра первым делом в земледелку!
— На земле завод стоит. Глупому это невдомек, а умный понимает, — с обычной вялостью отозвалась старая земледелыцица, а соседка улыбнулась Бахиреву:
После обхода цеха Бахирев спросил Сагурова: — Вы обдумали переход на комплектную сдачу деталей?
— Не бывало такого на заводе…
— Будет. Хватит нам считать, сколько у вас блоков, гильз, мостов. Будете сдавать нужное количество комплектов в сутки, и точка. Вне комплекта деталь у цеха принимать не будем.
Сагуров взмолился:
— Для перехода на комплектную сдачу нужен запас деталей, задел. Как думать о заделе, когда цех каждый день с дефицитом? Получится ли?
Обычно уравновешенный, главный вскипел:
— «Выйдет, не выйдет», «будет, не будет». Тоже мне… Гамлет! — Он так выразительно сказал это, что Сагуров почувствовал, что своими длинными тонкими ногами и узким лицом действительно до отвращения похож на Гамлета.
Сагуров пошел к Чубасову. Вопрос о комплектной сдаче обсудили на партбюро цеха. На стендах появились призывы: «Каждый рабочий в течение месяца должен создать свой «НЗ».
Как ни тяжело было с деталями, Бахирев железной рукой отчислял в фонд «НЗ» то, что лучшие рабочие создавали сверх нормы. Это еще усложнило работу и усилило перебои с деталями, идущими на конвейер.
Сагуров отчаивался:
— Не получается же ничего. День ото дня не лучше, а хуже.
— Опять гамлетовщину разводите! — сердился Бахирев. — Переход на комплектную сдачу деталей надо начинать с борьбы за повседневный ритм. Надо вводить жесткий почасовой график.
В цехе повесили доску почасового графика всех отделений. С десяти ноль-ноль и через каждые три часа с точностью автомата главный звонил Сагурову.
— Как выполняете часовой график?
График выполняли плохо, мастера «нажимали» на конец смены. Бахирев заведомо знал это, его методические вопросы бесили Сагурова.
— Никак не выполняем, — сжав зубы, скрипел в трубку начальник цеха.
— Когда начнете выполнять? — не меняя тона, спрашивал Бахирев.
— Когда звонить перестанут! Звонят, звонят целый день!
Сагуров ждал ответного взрыва, но Бахирев молча положил трубку. Он позвонил снова, уже в конце дня.
— Как, выполнили часовой график?
Ни график, ни программа не были выполнены.
Главный опять ничего не сказал
На другой день график опять срывался. Около десяти Сагуров с ненавистью и страхом смотрел на телефон.
Ровно в десять прозвучал монотонный вопрос:
— Как выполняете часовой график?
«Под пресс, чертяка, работает! Выжимает и выжимает…» — думал Сагуров.
Он переносил нажим на мастеров. А доска все нагляднее выявляла тех, кто не знал и не любил машину, тех, кто начинал с запозданием, тех, кто задерживался на перекурах.
Теперь уже не существовало «вообще» рабочих, работающих неритмично, и «вообще» неритмичного рабочего дня. Существовали отдельные люди, чаще других нарушавшие график, и отдельные часы наибольшего нарушения графика.
— Вот теперь вам пора вплотную браться за ритмичность, — сказал Бахирев. — Нужны не ваши митинговые речи, а разговор с точно определенными людьми о точно определенных часах.
Но все усилия воли не могли удержать колеблющуюся кривую. Едва взглянув на висевший у входа общецеховой график, каждый видел, что хотя и уменьшились размахи колебаний, но все еще бьет цех та же беспощадная лихорадка.
И снова Сагуров тосковал:
— Не получится!
И снова Бахирев коротко обрывал его:
— Давайте без гамлетов!
Не удавалось соблюдать график, не удавалось и снизить брак. Бахирев вместе с Сагуровым приходили на браковочную площадку, собирали на ней начальников отделений, но и это не помогало.
Бракованные детали возвышались холмом: громоздились друг на друга огромные блоки цилиндров, похожие на чугунные чемоданы, головки цилиндров, подобные крышкам замысловатой формы, муфтообразные гильзы, массивные задние мосты…
Все они были поражены недугами — их рассекали темные трещины; их разъедали раковины разных родов: и газовые округлые, гладкие, такие невинные на вид, и темные земляные; на их закоптелых боках белели пролысины; их поражали кособокость и деформация. В их изъянах, в их беспорядочном смешении, в их небрежном навале было что-то и оскорбительное и тревожное.
На взгляд Бахирева, это скопище было живым свидетелем человеческого бесчестья.
— Что холм могильный нам готовит? — сказал Бахирев, подходя к браковочной площадке.
Несколько инженеров и мастеров уже копались в этой свалке.
Белобрысенький технолог Пуговкин сидел в самой гуще. Личико у него было маленькое, а узкие глазки под сморщенными веками имели странную форму равнобедренных треугольников, обращенных основаниями к переносице и остриями к вискам. Он раскатывал ногами гильзы, извлекал блоки и ворчал: