Блага земные
Шрифт:
Свадьба состоялась все-таки не в июне. Мы поженились в июле. Пресвитер согласился нас обвенчать, если мы сперва хотя бы месяц походим в молитвенный дом «Святая Святых». В этом пристанище баптистов-фанатиков Эдвин Эмори в свое время был служителем, и Сол решил, что бракосочетание должно состояться именно там. Что ж, сама я в церковь никогда по ходила, не веровала, а мама перестала посещать кларионскую методистскую церковь лет двадцать назад, когда случайно услышала там оскорбительные слова, высказанные в ее адрес. Итак, четыре воскресенья подряд мы ходили в молитвенный дом «Святая Святых» —
— О чем они скорбят? — спросила я Сола, когда мы возвращались домой.
— О своих грехах.
— Тогда почему же эту скамью не называют Скамьей Ликующих, если именно здесь люди возрождаются?
— Да, но сначала они должны раскаяться в своих грехах.
— Я вижу, ты в этом неплохо разбираешься.
— А как же? Мне ведь тоже приходилось сидеть на этой скамье.
— Тебе?
— Ну конечно.
— И ты получил… прощение?
— Я каялся и принял водное крещение в озеро Кларион, — сказал он. — Перед тем как пошел в армию.
Я была ошеломлена. Всю оставшуюся дорогу я не сказала ни слова. Я даже по представляла, какие мы с ним разные.
Мама не стала дошивать мое платье. По-моему, каждую ночь она понемногу распарывала его. Накануне свадьбы я сказала:
— Послушай, мама, мне все равно, если даже придется идти под венец в черной кружевной комбинации. Я хочу сказать, даже если у меня не будет подвенечного платья, свадьба состоится.
Тогда она принялась за работу, шила весь остаток дня, а потом заставила меня встать на обеденный стол и начала подкалывать подол. Я медленно поворачивалась, словно невеста на музыкальной шкатулке. А мама все говорила, говорила про бабушкин чайный сервиз, который предназначается мне, но я не слушала ее. Какая-то непонятная тоска подтачивала меня изнутри.
Потом мы пошли в студию, и я зарядила кассету. Мама сфотографировала нас с Солом. Мы стояли, уставясь в объектив, как старомодная чета.
— Где это? За что я должна потянуть? Как с этим обращаться? — спрашивала мама.
Потом я сфотографировала Сола и маму: он ее обнял.
— Не надо, я плохо получаюсь на фотографиях, — сказала она, но он возразил:
— Мама Эймс, теперь вы член моей семьи, и ваш портрет нужен мне для семейного альбома.
— Как хорошо, что ты так к ней внимателен, — сказала я потом…
— Внимателен? Какое же тут внимание? Я говорил, что думал.
И так оно и было, я видела.
Свадьба была скромная, без шаферов и без подружек. (Сол хотел, чтобы шафером был один из его братьев, но никто не смог приехать.) Он не позволил мне пригласить Альберту, но на свадебной церемонии присутствовали мой дядя с семьей и несколько прихожан из «Святая Святых», узнавших о нашей свадьбе из общинного бюллетеня. Потом мы отправились на побережье, в Ошён-Сити, ехали на старом отцовском пикапе — Сол его отремонтировал и покрасил. Мы почти не купались. Сол целыми днями бродил по
Я помню эту дату: 14 июля 1960 года. Четверг. Пять дней спустя после нашего возвращения из Ошён-Сити. Я была в студии; обрезала увеличенные фотографии. Мама вязала на кушетке. Сол вошел в комнату с конвертом в руках и сказал, что хочет со мной поговорить.
— Пожалуйста, — сказала я.
Мне сразу сделалось не по себе.
Следом за ним я поднялась по лестнице в его комнату. Теперь это была наша комната. Я села на кровать. Сол стал ходить взад и вперед, ударяя конвертом по ладони.
— Послушай, что я хочу тебе сообщить, — начал он.
Я глотнула воздуха и выпрямилась.
— Все это время я размышлял, почему все складывается именно так. Почему я встретил тебя именно в этот момент моей жизни. В армии я, конечно, думал, что, окончив службу, непременно женюсь и заведу семью. Но сперва надо было найти заработок. И в тот день, когда ты открыла мне дверь, помнишь, в этом своем выцветшем тонком свитерочке, я подумал: «Почему именно теперь? Ведь у меня нет возможности содержать ее, и я не могу предложить ей ничего определенного. Неужели нельзя было повременить?» Потому старался убедить себя отказаться от тебя. Но это было выше моих сил. И вот теперь, Шарлотта, я наконец понял. Я знаю, почему все так сложилось.
Он остановился, посмотрел на меня с улыбкой, Я была озадачена как никогда.
— В самом деле? — сказала я.
— Шарлотта, мое призвание — быть проповедником.
— Кем?
— Разве ты не расслышала? Проповедником. Не встреть я тебя, я никогда бы не возвратился в молитвенный дом, никогда не понял бы, что мне положено делать. А теперь все ясно.
Ну и ну! Я была настолько ошеломлена, что не могла даже перевести дух. Это было так неожиданно, ничто в его поведении не настораживало меня.
— Но… Но, Сол… — сказала я.
— Послушай, я расскажу тебе, как это случилось, — перебил он. — Помнишь то воскресенье, когда я помогал наковать молитвенники? Я нес ящик в подвал. Прошел мимо игровой комнаты, куда меня приводили еще ребенком. Все тот же синий линолеум на полу, все те же трубы, на которые нам запрещали влезать. И вдруг я услышал тот самый псалом, который мы с братьями пели в детстве: «Любовь возвысит меня». Клянусь честью. Представляешь? Я услышал наши собственные голоса, я не мог их спутать ни с чем. Я замер с открытым ртом. Слышал даже, как шепелявит Джулиан, у него тогда выпали молочные зубы; потом, когда выросли новые, это прошло. Мы пропели две строки, а на третьей наши голоса стали затихать, но я все еще слышал их издалека.
— Постой, постой, — сказала я. — Вы вчетвером, все вместе? В игровой комнате при молитвенном доме? Это невероятно. Слишком у вас большая разница в возрасте.
— Здесь не может быть никакой логики.
— Логика здесь действительно отсутствует.
— Пресвитер Дэвитт говорит, что это знамение.
Мне не понравилось, как он произнес эти слова. В нем появилось что-то от проповедника; осадка, его голос, безмятежно спокойный взгляд. Почему раньше я этого не замечала? Да потому, что слишком много внимания обращала на другие стороны его натуры.