Блага земные
Шрифт:
— Не хочу я твоей тухлой кукурузы, Джейк Симмс. Я хочу лечь и умереть.
— Ну зачем ты так? Я ведь стараюсь изо всех сил. Хочешь, покажу фокус? Я умею показывать фокусы. — Он обернулся ко мне. — Спорим, ты об этом не знала?
— Кажется, вы упоминали об этом, — сказала я, глядя на разукрашенный помост, на котором стояли полные мужчины в фесках.
— Правда, Минди, я это здорово делаю? Скажи ей.
Минди что-то пробормотала, обращаясь к баранке руля.
— Что ты сказала, Минди? Говори громче, я не слышу.
Минди подняла подбородок.
—
— Точно, — сказал Джейк.
— Вещи просто исчезают. Растворяются в воздухе. Его герой — Гудини[4].
— Сейчас у меня под рукой нет реквизита. Но все равно, Минди, назови любой фокус, и я постараюсь его показать. Честно. Помнишь, как тебе нравились фокусы?
Она не ответила. Джейк посмотрел на меня. От жары в машине лицо его стало влажным, волосы свились в тугие кольца.
— Раньше она очень любила фокусы, — сказал он.
— А теперь разлюбила! — сказала Минди.
— Не пойму, какая муха ее укусила.
Наконец фески исчезли, и показался школьный духовой оркестр. Все захлопали и замахали руками. Но где-то впереди, наверное получился затор. Оркестранты остановились, продолжая играть. Они закончили исполнение очередного номера и теперь стояли молча, глядя перед собой. Видно было даже, как на висках у них пульсируют жилки. Видна была серебряная цепочка, которая связывала музыканта с его флейтой-пикколо, и я вдруг представила себе забавную картинку, несчастный случай, после которого придумали эту предосторожность. Я рассмеялась — и смех громко прозвучал на притихшей улице. К этому времени аплодисменты стихли. Оркестранты и публика словно сговорились; каждый делал вид, будто другого не существует. Но в шествие снова двинулось вперед, аплодисменты возобновились: как по команде, публику захлестнула новая волна восторга. Оркестранты, зашагали вперед. Их ноги мелькали ровно и размеренно, как ножницы. Жаль, что я не смогу больше за ними наблюдать.
— По-моему, барабан был бы здесь в самый раз, — заметил Джейк, глядя им вслед.
— Просто тебе нравится все, что грохочет и калечит, — сказала Минди.
Мы посмотрели на нее.
— Да, я же хотел показать фокус с бумажником.
— Спасибо, не надо.
— Так куда же девался мой бумажник, черт побери?
— Не надо, — повторила Минди.
— Одолжи мне свой бумажник, Шарлотта, — попросил Джейк.
Я вытащила из сумки бумажник и протянула ему; а сама тем временем смотрела на проезжавший мимо помост: мужчины в белых париках подписывали какую-то обугленную по краям бумагу.
— Внимательно следи за мной, — сказал Джейк, обращаясь к Минди, — Может, поймешь наконец, как это делается. Так вот, берем пустой бумажник, ясно? Заметь, никакого подвоха — ни потайных кармашков, ни секретных отделений… — Я слышала, как он перебирает все отделения бумажника, шуршит полиэтиленовыми прокладками для фотографий, отстегивает кнопку внутреннего кармашка. И вдруг наступила
Я отвернулась от парада и посмотрела на то, что он держал в руке.
— Аккредитив.
— Аккредитив! Посмотри-ка, Минди, аккредитив на сто долларов! Ура! Мы разбогатели! Почему же ты мне не сказала? — спросил он меня. — Это нечестно.
— Не знаю. Не пришло в голову.
— Не пришло в голову? У тебя при себе сто долларов, и тебе не пришло в голову?
— Этот аккредитив лежит у меня уже целую вечность. Я отложила его с одной-единственной целью. Даже забыла, что его можно потратить на что-то другое.
— На что же ты собиралась его потратить, черт побери? — спросил Джейк.
— На путешествие.
— Шарлотта, — сказал Джейк. — Но мы же путешествуем.
— В самом деле, — согласилась я.
Глава 12
Когда Селинда была маленькая, я всегда старалась говорить ей правду.
Я сказала ей, что, насколько мне известно, если люди умирают, они умирают — и дело с концом. Но однажды возвратившись из молитвенного дома, она спросила:
— Почему это мы с тобой просто умрем, а другие попадут в рай?
— Так оно получается, — ответила я. — Можешь выбирать.
Селинда выбрала рай. И это естественно. Она посещала все сборища, которых я старалась избегать: молитвенные собрания, семейные встречи и тому подобное, Я стала замечать ее отсутствие. Ей исполнилось семь лет, и она превратилась в существо вполне самостоятельное. Она, пожалуй, и всегда была такая, но в семь лет, по-моему, сущность человека раскрывается полностью. Порой мне кажется, что мое собственное семилетнее «я» все еще проглядывает, настороженно, но пытливо, сквозь оболочку взрослого человека.
— Ты будешь хоть изредка навещать меня? — спросила я Селинду.
— Я живу здесь, — сказала Селинда.
— Ах да, я забыла.
Все эти годы я считала, что не вправе заводить второго ребенка. (Дополнительный груз, который придется брать с собой, когда я буду уходить.) Но потом передумала. Сол, конечно, всегда хотел иметь еще детей. Итак, в январе 1969 года я забеременела. В марте я уже покупала кипы пеленок и фланелевых распашонок. В апреле у меня был выкидыш. Доктор сказал, что повторная беременность противопоказана.
Никто не знал, как я уже любила этого ребенка. Даже моя мама, в сущности так и не испытавшая чувства, с которым женщина ждет ребенка. Исполненная надежды, озадаченная, она суетливо поправляла мне подушки. Мисс Фезер заставляла меня много пить будто я была простужена. Лайнус и Селинда смотрели на меня с испугом, у Джулиана был очередной приступ депрессии: он проиграл на скачках триста долларов.
А Сол сидел возле кровати и держал мои руки в своих. Он смотрел не на меня, а на мои посиневшие ногти. И часами не произносил ни слова. Как он мог молчать? Он же проповедник.