Благородная империя
Шрифт:
– Неверие в принципы – преступление, йенай Кихирихиннон.
– Несоблюдение, – поправил Верлон и загадочно улыбнулся. – Вы скоро увидите ошибочность синверовских идей, и следовать им тогда станет гораздо проще. В них полно противоречий – мечта лицемера! Но как хотите, мы зря отошли от темы. Я предлагал вам сделку.
– А я говорил, что я не наемник.
– Это очень выгодная сделка.
– Что я получаю?
– Моральное удовлетворение! Нельзя сначала попросить помощи, а потом не отплатить. Неблагораность противна шестому принципу. Ну же, sin risagon! И потом… я ведь не
– У вас есть долг перед Империей.
– Но не перед императором и не перед вами, йеней Шеркен. Мне вот очень любопытно, вы этим потому занимаетесь, что вам приказали, или потому, что сами хотите?
***
Бессмертный рыцарь ожидал другого.
В его отсутствие Норо Сардент очень изменился. В годы детства Ринслейфа Суисундхар – так называли по-гэрски столицу Секкина – был милым небольшим городком, где матери не боялись отпускать детей гулять одних по вечерам; у гэрских рабовладельцев были свои правила, которые они никогда не нарушали. Во времена независимости, как говорили, такой была вся страна; с приходом имперских войск атмосфера всеобщего благоденствия улетучилась, точно ее сдуло ураганом, и Норо Сардент погрузился во мрак.
В этом Ринслейф и вырос.
Рыцарь помнил дни, проведенные в кафе на главной улице; его хозяева содержали много рабов, которых ленились подчинять, и иногда невольники дожидались момента, когда в них исчезнет потребность, и собирались там вместе, чтобы обсудить зверства надзирателей и утешить друг друга. Пролетая над городом, он заметил, что кафе все еще на месте, и удивился своему бесчувствию, странному, потому что умом он осознавал, что никогда там не побывает: у тела нет ни рта, ни желудка, да и местные никогда не признают в черном гиганте в доспехах маленького мальчика, любившего яблоки.
Теперь у него были другие заботы: надо было укрывать человека, с которым он не был знаком, в городе, который едва узнавал. Вопрос, откуда взялось безразличие, не давал Рыцарю покоя, но он пытался сосредоточиться на задании.
Его клиент, мужчина с повязкой на глазу по имени Йовин Ранд, оказался молчаливым типом: за весь полет он не проронил ни слова, а на земле только коротко отвечал на все вопросы и отдавал команды, куда идти. Человека-машину это смутило, но он решил, что Ранд, должно быть, просто очень серьезно относится к своей миссии.
Мысли Рыцаря вертелись вокруг произошедших событий. Зачем нужно было убивать императора? Конечно, Рыцарь и сам с удовольствием сделал бы это: он ненавидел трон и все, что с ним связано. За свою жизнь он видел правление трех императоров, и каждый был плох по-своему: Лаварунарис был жадным, Фенхорд – жестоким, а Хинрейв… Хинрейва он не знал.
Тем не менее Рыцарь прекрасно понимал, что те, кто прикидывается друзьями, часто неискренни и опасны, а мертвый правитель казался ему именно таким. Понимал он также и то, что его руководители имели сложный план, суть которого была ему недоступна. Это не был простой теракт: те, кто способен вытащить заключенного из Дрё Серно, не могли быть настолько глупы, чтобы надеяться, что убийство императора сломит Империю. Старик в сером знает, что делает, в
Йовин Ранд заговорил, лишь когда они добрались до места назначения – унылого подвала под огромным грубым зданием-муравейником из серого бетона, занимавшим, казалось, целый квартал; такие в имперских колониях – лангориты называли их garhurren murku, или «домами грусти» – строились повсеместно и служили высотной версией трущоб.
В подвале было темно и почти отсутствовала мебель: на полу стояли лишь диван и стол, а на нем – какая-то черная коробка. «Будто бы специально выбирают самые скверные места», – подумал Рыцарь и рассудил, что подполье, должно быть, стремится таким убожеством закалить волю своих последователей; «День крови» поступал так же. Циклы войн приучили Ринслейфа к лишениям, и, будь его тело живым, он мог бы спать на холодной земле и питаться насекомыми.
Рыцарю было неприятно копаться в этой трясине общества и прятаться в затхлых подвалах; человеческая его природа как бы шептала ему на ухо, что их гораздо сложнее было бы найти в роскошных апартаментах на верхних этажах какого-нибудь небоскреба, чем там, куда стекаются все преступники Норо Сардента…
– Успех, – устало сказал Йовин, опускаясь на диван. – Я все сделал.
– Меня до сих пор не посвятили в план, – Рыцарь попытался создать эффект недовольного вздоха.
– Как и меня, – человек печально посмотрел на него. – Нам незачем знать суть плана.
– Тебя могут поработить и допросить, – возразил железный солдат, – но со мной это не работает.
– Laikont может взломать тебя и похитить твои базы.
– Laikont? Я не видел здесь ни дронов, ни камер, ничего…
Внезапно комнату наполнил туман. Вытекая из коробки на столе, он уплотнялся, и вскоре стало трудно даже разглядеть стены. Затем ящик засветился, по туману забегали геометрические фигуры. Рыцарю эта технология создания голограмм была закома; она появилась еще до войны и уже давно устарела.
На тумане проявилась размытая проекция высокой фигуры. Это был человек в длинной серебристой мантии, доходившей до пола и шлейфом тянувшейся по земле; на голове у загадочной голограммы был шлем-маска, напоминающий стилизованную крысиную морду. Вокруг фигуры, словно мошки, роились красные ромбы. Рыцарь сразу догадался, кто это…
– Все верно, – тяжелым металлическим голосом сказал незнакомец, – присутствие Laikont здесь минимально. Благодаря войне в Ситтирано Империя лангоритов не успела распространить свою систему безопасности на Секкин; поэтому мы здесь.
– Вуркулур, – сказал Рыцарь.
– Да, это я. Защитник человечества. Ваши успехи очень радуют меня.
– Посвятите нас в план.
– Я говорил, что намереваюсь явить миру истину; если будете внимательны, то рано или поздно вам станет известна суть происходящего. Война не дает отдыха; сейчас время приказов. Бессмертный рыцарь должен немедленно вернуться в Хорд Лангор и продолжить миссию. Для Йовина есть особое задание.
– Что я должен делать? – спросил человек.
– Друзья человечества в Секкине еще могут помочь нашей борьбе. Пусть они внесут свой вклад в общее дело… у них мало времени.