Благородство поражения. Трагический герой в японской истории
Шрифт:
Он все больше и больше времени проводил со своими собаками, с удовольствием разделяя с этими безвинными, преданными существами свое одиночество. [701] В стране, где политики были (и остаются) не совсем щепетильными в отношении принятия дорогих подарков, Сайго взял себе за правило отказываться от любых подношений, кроме собак. В своем доме он держал большой ящик с картинками и литографиями этих животных, которых избрал своими пожизненными спутниками. С этого времени из-под его кисти не вышло ни одного стихотворения с упоминанием семьи, но во многих мы находим слова о четвероногих друзьях. Вот одно из его знаменитых стихотворений на китайском языке:
700
Утимура, Дайхётэки нихондзин, с. 48.
701
«Сайго
Один из друзей Сайго описывает день, проведенный с ним и его собаками за прогулкой по полям и холмам рядом с Кагосима. Под вечер они остановились в доме одного фермера; приняв ванну, Сайго устроился поудобнее и сказал, что сейчас чувствует себя так же безмятежно, как святой (сэйдзин). [703]
702
Сакамото, Сайго, с. 47–48.
703
Сакамото, Нансю-О, с. 32.
Новая жизнь Сайго в Кагосима была не полностью посвящена удовольствиям сельской жизни. Он также организовал несколько независимых школ, в которых наставлял мальчиков из Сацума в воинских искусствах, сельскохозяйственных делах и моральных принципах. Для этого он использовал государственные дотации, накопившиеся у него и его сторонников, а также ежегодное вспомоществование, которое все еще получал за прошлую службу. Школы эти были различными по размерам и направлениям, с общим числом учащихся, достигавшим нескольких тысяч. В некоторых основной упор делался на артиллерии и особенностях военного дела, другие больше смахивали на сельские общины, члены которых (часто при участии самого Сайго) занимались фермерской работой днем, а вечера проводили за чтением и слушанием лекций.
Один раз режим Окубо, вероятно, рассчитывая удержать своего непредсказуемого экс-коллегу под пристальным надзором, пригласил его обратно в Токио и предложил ему совершить официальный визит в Европу. Сайго, по-прежнему полностью не преемлевший правящую олигархию, отклонил предложение, предпочтя продолжать простую жизнь в Сацума и готовя своих молодых людей к будущим свершениям. Когда в Кагосима прибыл специальный посланник принца Сандзё с предложением к Сайго вернуться и работать в центральном правительстве, он, по рассказам, послал ему краткую записку:
«Вы ведь действительно дурак, не правда ли, принц Сандзё?» Посланник упрекнул Сайго, указав, что не сможет передать столь непочтительный ответ своему начальнику, но Сайго настоял на том, что его обязанность заключалась в том, чтобы передать ответ в том виде, в котором он был дан.
За время отставки Сайго, проведенное в Сацума, в различных регионах страны произошел ряд яростных взрывов негодования, многие из которых были организованы группами бывших самураев, доведенными до неистовства такими правительственными мерами, как законом, запрещавшим ношение мечей и снижением дотаций. Первое крупное выступление произошедшее в 1874 году, случилось в Сага — северной провинции острова Кюсю; его вызвала «нерешительная» политика правительства в отношении Кореи, а лидером был Это Симпэй, яростным молодой чиновник, вышедший в отставку в то же время, что и Сайго. Отряду из приблизительно двух тысяч самураев удалось захватить бывшую удельную столицу, однако решительными военными действиями правительства они были немедленно подавлены. Сам Это бежал в Кагосима, надеясь, что Сайго поможет ему вновь раздуть пламя восстания. Хотя во многом их взгляды были схожими, Сайго пытался отговорить Это от продолжения борьбы. Вскоре после того предводитель восставших из Сага был схвачен правительственными войсками и, по специальному настоянию Окубо, подвергся унизительному наказанию: ему отрубили голову и выставили ее, наткнув на шест, на всеобщее обозрение в качестве предупреждения другим потенциальным бунтарям. [704]
704
Был отдан приказ, вывесить фотографии отрубленной головы Это в правительственных конторах по всей стране. Сакамото («Хронологическая Таблица», с. 38–39; Сайго, с. 45–47) дает детальный отчет всех событий, приведших к суду и казни, которые представляет, как откровенное злоупотребление властью, стимулированное отъявленным негодяем Окубо.
Это мрачное предупреждение не имело большого эффекта. Пару лет спустя одно из самых драматических восстаний произошло в городе-замке Кумамото в центре острова Кюсю, где около двухсот бывших самураев, разъяренных политикой пренебрежения японскими обычаями и поощрения заграничных идей за счет национального синтоистского верования, образовали Лигу Божественного Ветра и напали на императорский гарнизон, убив командира и многих его подчиненных. Они были быстро разбиты двухтысячным отрядом правительственных войск, и почти каждый из оставшихся в живых сделал себе харакири, предпочитая его риску бесчестия плена. [705] В продолжение восстания Лиги Божественного Ветра, подобное же выступление произошло в старом замке Хаги в провинции Тёсю в западной части главного острова. Эта попытка имела еще меньший успех: предводитель (также бывший чиновник, занимавший довольно высокий пост) был схвачен и казнен, а большинство его последователей совершили самоубийство.
705
Лига Божественного Ветра играет главную роль в одной из последних книг Мисима, Хомба («Убегающие Лошади»), в которую он вводит детальное описание восстания 1876 года в виде повести в повести.
Во время нападения на императорский гарнизон, члены Лиги не пользовались ружьями, или каким-то другим иностранным оружием, и огонь правительственный войск их всех быстро уничтожил. Самоубийственное решение Мисима объясняет в следующем отрывке:
… то, что члены Лиги пошли на риск, отказавшись от использования огнестрельного оружия, делало чистыми их намерения. Их цель должна была быть божественной, а самой сутью являлось бросить вызов западному оружию, ненавистному богам, лишь с мечами в руках. С ходом времени, западная цивилизация откроет оружие еще более ужасное и направит его против Японии. Так что же, неужели сами японцы, в своем рвении померяться с ними силой, тоже должны ринуться в эту скотскую бойню и потерять всякую надежду упрочить обряды древности….? Решиться на битву, имея с собой один лишь меч, быть готовым пойти на риск полного поражения — только так могли проявиться пламенные стремления каждого члена Лиги. Именно в этом и заключался благородный Дух Ямато.
«Чистота решимости» (дзюнсуйсэй), продемонстрированная Лигой Божественного Ветра, явилась мощным воодушевляющим стимулом для жертвеннически настроенного героя повести Мисима — и, без сомнения, для самого автора.
Серия самурайских восстаний, в сочетании с многочисленными выступлениями крестьян, [706] всполошили правительство, заставив его более пристально приглядывать за Кагосима, которая, по их опасениям, могла стать центром главного восстания. У них были достаточные причины для подозрений. Во время восстания в Хаги, некоторые из военных — сторонников Сайго пытались убедить его, что пришел идеальный момент нанести удар правительству. В раздражении, он отверг их предложение, как глупое и безответственное, [707] однако атмосфера в Кагосима, очевидно, становилась взрывоопасной.
706
Эти крестьянские восстания были, разумеется, вызваны скорее экономическим положением, нежели идеологическими причинами, и являлись традицией хякусё икки. Репрессии со стороны государства были жестокими. После подавления крестьянского восстания в префектуре Миэ в 1875 году было наказано не менее 50000 участников. Inoue, Meiji Ishin, p. 435.
707
Мусякодзи, «Великий Сайго», с. 393–94.
На этой стадии развития событий токийское правительство, по настоянию Окубо и генерала Ямагата, послала в Кагосима полицейских шпионов для наблюдения за тем, действительно ли сторонники Сайго готовят вооруженное восстание. Члены Академии вскоре идентифицировали агентов и даже раздобыли сенсационную информацию (которая вполне могла быть правдой), [708] что центральные власти намереваются не только распустить Академию, но и убить Сайго и его главных советников. Возмущенные этим открытием, некоторые из учеников стали охранять безопасность своего главы. Какое-то время Сайго этого не знал, но вскоре он понял, что его охраняют. Произошедший вскоре инцидент имел пророческий характер:
708
Inoue, Meiji Ishin, p. 441.
… В один из дней… ученики, [охранявшие своего учителя], пришли в комнаты Сайго, и один из них, забавляясь с двуствольным ружьем и считая его незаряженным, потянул за спусковой крючек; внезапно раздался выстрел, и заряд, остававшийся в стволе, пробил потолок. Перепуганный ученик сказал своему хозяину, что хочет загладить свою вину, сделав себе харакири. Сайго разразился громовым смехом, сказав, что разрезать себе живот — самое болезненное занятие. [709]
Позже Сайго сообщил своим ученикам, решившим убить правительственных шпионов, что он ни в малейшей мере не против покушения на себя, и что «бессмысленно убивать токийских полицейских», так как реальные преступники — это руководители центрального правительства. [710] По мере того, как среди сторонников Сайго росла напряженность, правительство приняло решение (в январе 1877 года) предупредить неприятности, отправив корабль, принадлежавший компании Мицубиси, чтобы на нем вывезти из Кагосима оружие и боеприпасы под покровом темноты. Это категорическое решение не только не разрешило всех трудностей, но только привела к бедствию. В то время, когда Сайго был на охоте со своими собаками, до учеников его Академии дошли слухи о задуманном плане. Эта новость подтвердила их худшие подозрения относительно намерений правительства, и в дикой ярости группа молодых сорвиголов атаковала правительственный арсенал в пригороде Кагосима, забрав оттуда порох и прочую аммуницию. Это был открытый акт восстания, и дороги назад больше не было.
709
Мусякодзи, «Великий Сайго», с. 407.
710
Сакамото Мориаки, Сирояма канраку, с. 15, и «Хронологическая Таблица», с. 52.
Когда Сайго рассказали, что произошло, он отреагировал лаконичным восклицанием: Симатта, означающим нечто вроде «Ну, вот!» или «Проклятье!» Он немедленно вернулся в Кагосима для встречи с представителями Академии. Выслушав в молчании их доклад, он внезапно впал в ярость. Пятнадцать лет спустя сын Сайго, которому тогда было семнадцать лет, вспоминал, что никогда в жизни он больше не слыхал, чтобы человек кричал так сильно, как его отец в день, когда тот распекал студентов за безответственность, бросая им в лицо: