Благословенный. Книга 4
Шрифт:
На другом конце города пустили меня в китайскую божницу, посвященную богу брани; он находится в особенном месте или приделе и стоя держит за узду бешеного коня. В главном же храме видел я колоссального Конфуция, богато разодетого, высоко на фоне сидящего, и массивную, пудов в двадцать, железную полированную лампаду, день и ночь перед ним горящую.
— И там -то и были у вас переговоры?
— Точно так, Александр Павлович! Лишь только посол узнал о прибытии Бейса в Маймачин, — продолжал Радищев, — тут же имел у посла публичную аудиенцию, на которой мы все присутствовали; потом другую, приватную. Нагель, стараясь приноровиться к восточной напыщенности речей, через переводчика так и сыпал гиперболами, на кои Бейс отвечал тихо и скромно; а между тем Байков в углу со смехом ругал китайцев непотребными
— В общем, войска богдыхана вас не впечатлили, — резюмировал я, подливая Радищеву лафиту. Александр Николаевич же настолько уже освоился, что принял это совершенно спокойно.
— Несколько тысяч нашего войска легко одолеют полмиллиона китайцев; это не моё мнение — я ведь в военных делах не силён, это говорят местные жители. Впрочем, торговля с китаем много выгоднее войны!
Итак, торговый договор наконец был подписан, и в Кяхту потянулися чайные караваны. Пользуясь случаем, Нагель попытался договориться об аудиенции у богдыхана; тут представлена ему была репетиция того церемониала, который должен был он соблюсти при представлении императору. В комнату, в которой поставлено было изображение сего последнего (нет, не сам он, а всего лишь изображение!) должен был войти наш посол на четвереньках, имея на спине шитую подушку, на которой покоится верительная его грамота. Ларион Тимофеевич отвечал, что согласится на такое унижение тогда только, как получит на то дозволение от своего двора; китайцы не стали ждать. На том и делу конец!
Наступил для посольства день отъезда, 21 декабря. Снегу не было; холод несколько дней начал усиливаться; в это утро термометр на солнце спустился на 14 градусов ниже точки замерзания. Перспектива была неутешительна: дни проводить в колясках или верхом, а ночью в клетчатых, войлоком укутанных юртах или кибитках; посол мрачен, все другие печальны. Первый раз в жизни услышал я слово бивуак, не зная, что через несколько дней должен буду испытать его значение. С кем-то, на дрожках, рано поутру отправился я в малую Кяхту. Скоро прибыл посол с дружиной и в деревянной церкви выслушал благодарственный молебен, что исполнил он благополучно указание государыни императрицы; тут же и кяхтинские купцы поставили каждый по пудовой свечке.
— Да, сложно иметь дело с китайцами. А подскажите, Александр Николаевич, известно ли, какими путями можно достичь с этим народом успехов в делах?
— Дело сие почти невозможное! Но, если кто и знает пути, — тут Радищев глубокомысленно поднял вилку, будто подчёркивая свою мысль, — так это отцы иезуиты. Они больше ста лет как живут в Китае, пользуются там уважением, насколько вообще там может быть уважаем иностранец; часто выступают переводчиками и имеют свои подворья! Особенно среди проживающих в Китае известен и уважаем пастор Габриэль Грубер. Уж не знаю, чем он их прельстил, но китайские иезуиты о нём самого высокого мнения!
Так-так, подумалось мне. А иезуиты-то в настоящий момент — «мои сукины дети»! Кстати, их генеральный викарий, Габриэль Линкевич, давно уже дожидается аудиенции. Надо спросить его об этом Грубере…
Тихонько подозвав Трощинского, я приказал ему незамедлительно эту аудиенцию и устроить.
Радищев тем временем рассказывал свои злоключения по дороге из Сибири.
— Вот, тяжко вам
— Тяжело жить в Сибири, но люди там хорошие. Как я многажды замечал, чем суровее условия жизни, тем добрее народ, в той стране проживающий. Поверите ли, у меня сердце сжалось, когда пришлось мне расставаться с товарищами; за шесть лет свыкся я с ними в ссылке! Все простились со мной дружески, все накануне снабдили меня письмами в Петербург.
— А как доехали из Сибири? Должно, путь долог и опасен?
— На улице и по дороге зрелище было любопытное, совсем необыкновенное. Обе Кяхты, Маймачин шли вместе с громадным обозом, что тянулся более чем на версту. Все, что шло через Сибирь отделениями, было тут собрано вместе с присоединением драгун, казаков и свиты китайского князька, которая была вдвое более посольской. Целые табуны диких, степных лошадей были впряжены в повозки и европейские коляски, каких они от роду не видывали; они ржали, бесились, становились на дыбы и часто рвали веревочные постромки. На козлах сидели монголы с русскими людьми, которые учили их править. Другие монголы, привлеченные любопытством, носились кругом на своих лошаденках. Впереди, ужасно величественный, посол ехал верхом со своею кавалькадой. Шум, гвалт, кутерьма! С сим удивительным поездом и доехали мы до самой Перми.
Вообще, наверное, нет в России дороги гаже, чем Сибирский тракт. Хорошо, что возвращался я зимою; в иное время обозы там способны просто утонуть в грязи!
— Ну, дороги-то у нас везде не очень! — меланхолично заметил я.
— Да не скажите! Вот в этой самой Пермской губернии — там всё совсем по-другому! Главные дороги там дренированы, устроены приличные мостки, а виной всему местный губернатор — Карл Фёдорович Модерах. Очень деятельный немец, и совершеннейший бессеребренник!
«Модерах» — отложил я в памяти фамилию человека, способного побеждать одну из всегдашних русских напастей; затем спросил:
— Как интересно! А мне вот говорили, что на левом берегу Амура китайцев совершенно нет. Так ли сие?
— Истинная правда. Собственно, их и с правого-то берега немного. Маньчжуры, господа китайцев, запрещают тем селится в северных краях, да и сами китайцы не особо стремятся в холодные сии земли. Для них это тяжело — нет ни привычного им продовольствия, много необычных для них болезней, особливо от местных лесных клещей…*
Он говорил, а я призадумался. Вот есть у нас с Китаем Нерчинский договор, определяющий наши границы. Казалось бы, всё понятно — договор есть договор, его выполнять. Но вдруг мы выясняем, что часть территории. Которую мы признали китайской, на самом деле таковой не является. Там нет китайцев, а правительство в Пекине не контролирует левобережье Амура. Это означает 2 вещи:
а) китайцы обманули нас, заявляя, что это их земли. На самом деле эти территории «ничейные», Китай их не контролирует.
б)любая третья держава, достаточно активная и сильная, может занять эти земли, и сделать их своими, наплевав на все наши с Китаем соглашения.
А нам чертовски нужен Амур, точнее говоря, навигация по Амуру. По этой реке мы можем сравнительно просто достигать океана, а значит — Камчатки и Аляски. И земли Даурии просто необходимы нашим восточным владениям: может быть, для китайцев эти земли — не ахти что, но для наших крестьян это богатейшие и плодороднейшие земли, способные кормить пол-Сибири и Аляску…
И вот встаёт вопрос — что нам делать с Нерчинским договором? Мне почему-то кажется, что китайцы нас обманули, заявляя о своем суверенитете над левым берегом Амура. С таким же успехом они могли бы претендовать на суверенитет над Луною; ни там, ни там китайцев нет.
Пожалуй, стоит посоветоваться с Суворовым. И надо срочно найти господина по фамилии Модерах…
* Дзаргучей — цинский управитель в Маймачене, торговом городке, недалеко от центра русско-китайской торговли Кяхты. На эту должность мог быть назначен только монгол, известный лояльным отношением к маньчжурам. Дзаргучей занимался торговлей, налогами, полицией, судом, отношениями с русскими пограничными властями. Хотя дзаргучей и назначался ургинским амбаном, но имел большую самостоятельность и практически являлся единоличным хозяином на оживленной китайско-российской границе.