Благословенный. Книга 4
Шрифт:
Тут Павел вдруг сочувственно кивнул. Стрела попала в цель — пожив в Финляндии, он понял, что самостоятельное, но нищее королевство — то ещё счастье. Какая армия (да и казна), может быть в холодной и небольшой северной стране, где население и до миллиона не дотягивает?.. Вот уж поистине — «приют убогого чухонца»!
— А уж каких вершин можно достичь на Востоке…. — продолжал я соблазнять почище библейского Змея, — вплоть до земель богдыхана! В общем, я уверен, что для Николая Карловича с Александрин найдётся бесхозное самостоятельное княжество, в которых они и их потомки будут владетельными принцами. Я обещаю.
— Хорошо! Я согласен, — после некоторого раздумья отозвался Павел, — но мне нужны деньги на армию! Эти чухонские и швецкие депутаты и сенаторы средства на военные расходы ассигнуют с превеликой потугой, словно ерша против шерсти рожают!
— А ещё нужны средства на достройку и содержание дворца! — тут же вставила Мария Федоровна, — Я хочу, наконец, пожить с семьей нормально!
Ну вот, процесс пошел! Торговля — это то что надо! Посчитаем, уважаемые кроты!
— Вы знаете, у меня тут совершенно случайно образовалось много совершенно ненужных вещей. Вся обстановка Аничкова и Таврического дворцов, Гатчины, Павловска, Петергофа… А ещё граф Орлов из Парижа прислал кучу мебели из Тюильри!
— Тюильри — это интересно… протянула Мария Фёдоровна, — там, помнится, были такие гардины…
— Всё, что угодно, совершенно без ограничений! MamA, PapA, для вас я готов на все!
— Ну ладно, ладно — успокаиваясь, проворчал Павел. — Будем считать, что ты нас переубедил. Остаётся только одно: Федьку этого Ростопчина, мерзавца, выдай мне головою! Он же, подлец, мало, что Сашеньку не уберёг, да к тебе на службу переметнулся — он ещё и про меня такие басни по Петербургу распустил, что кровь стынет в жилах!
Тут он немного застал меня врасплох; к счастью, я скоро сообразил, как поступить.
— Мосье Ростопчин? Непременно! Я сам его накажу, со всей строгостью. Отправлю его туда, где и ворон костей его не найдёт!
— Ну, смотри. Я надеюсь, крепко надеюсь, что всё исполнишь, как уговаривались! И ещё…
Павел вдруг увлёк меня в сторону, будто желая рассмотреть одну из картин.
— У вас при дворе подвизается фрейлиной одна особа… Анна Лопухина. Нельзя ли уволить её со службы? Мария Фёдоровна очень её желала, только сама попросить постесняется.
— Да, собственно, не вижу препятствий. Я всегда готов угодить Mamane…
— Ну и славно, договорились. Только ей не говори, это мой ей сюрприз!
И, крайне довольный собой, Павел удалился, жестикулируя тростью.
Через некоторое время «родители» уехали, увозя с собою круглую сумму на обзаведение и три корабля обстановки и мебели. А чуть погодя отправилась в Гельсингфорс и юная Анна Лопухина (и что в ней PapA нашёл, ума не приложу). Правда, прежде чем получить паспорт, ей пришлось побеседовать с полковником Скалоном и подписать кое-какие бумаги, взяв на свою юную совесть некоторые, специфического свойства, обязательства. Но это совсем другая история…
* — написано в соавторстве со Sturmflieger
** — Novus ab integro nascitur ordo. — «Рождается новый порядок вещей» (лат).
Глава 4
Сегодняшнее утро началось с отчета о стычке в Немецком море. Наш клипер «Ариадна», под завязку набитый порохом для ирландских повстанцев, был атакован английским фрегатом, оказавшемся
— Отдайте в Морской штаб, пусть по возвращении клипера в Кронштадт допросят капитана, команду и решат, достоин он наказания или награды!
Сам я в этом деле решать ничего не стал: рубить с плеча не стоит, особенно в щекотливом деле награждения или наказания людей, рискующих жизнью на государственной службе.
Трощинский вернулся, принеся пачку писем, полученных через общий почтовый ящик, вывешенный на стене Зимнего дворца для всех желающих. Так-так, что тут на этот раз?
Пасквиль. Карикатура. Памфлет. Ещё пасквиль. Порнографическая карикатура — копия английской. Не трогали бы вы мою семью, господа… А это — французская поделка по польским лекалам: как же не любят там моего тестя! Увы, свобода слова — на сегодняшний день в основном это свобода оскорблений. Чертовски понимаю брата Николая, возжелавшего однажды послать на премьеру одной гаденькой антирусской пьесы «четыреста тысяч зрителей в серых шинелях».
И это — лишь однодневный «улов» почтовых ящиков, собирающих жалобы и ходатайства населения, да ещё и отфильтрованный статс-секретарями. Увы, 99% того, что приходит через этот ящик — абсолютно бесполезный хлам; либо оскорбления и карикатуры, либо чисто своекорыстные прошения и кляузы. Но иногда попадаются и дельные вещи — вот, например, вот это…
Одно из посланий привлекло моё внимание: пухлое, в дюжину листов, исписанных мелким каллиграфическим почерком. Некий господин писал мне об… образовании! Не доносил на начальство, не жаловался на обиды по службе — нет, тут в кои то веки кто-то озаботился общегосударственным интересом! И — надо же, какая досада — анонимно!
Вызвав Макарова, заведовавшего Экспедицией общественно безопасности, я показал ему письмо.
— Найдите мне этого господина! Только не обижать, вести себя с ним предельно корректно!
А заодно разместил в газете объявление такого содержания: «Лицу, направившему в канцелярию государя императора письмо об устройстве дела народного образования, предлагается самолично явиться в Зимний дворец для обсуждения сего вопроса». Главное, чтобы не набежало тут самозванцев и всякого рода городских сумасшедших!
Вообще, Петербург бурлил. Чёртовы писаки-публицисты, столь долго сдерживаемые строгим надзором «матушки-императрицы», теперь будто с цепи сорвались. Разумеется, они первым делом начали хаяться со всеми вокруг, и на всё подряд задирать лапу, включая священную особу государя-императора. Того самого, что им эту самую свободу и дал. Канальи…
На улицах все говорили о конституции. Казалось, каждый второй носил в кармане свой собственный проект: кроме известного «полуофициального» варианта от канцлера А. Р. Воронцова, мне поступили проекты от адмирала Мордвинова, Валериана Зубова, и даже от писателя Карамзина!