Благословенный. Книга 4

Коллингвуд Виктор

Проект Биржи мы рисовали с Кваренги совместно. Я своими корявыми ручками набрасывал простейший эскиз, а синьор Джакомо придавал им приличный вид. С позиции 21 века это здание, должно быть, показалось бы простеньким и банальным, но в начале 19 века оно считалось бы верхом строительных инноваций. Биржа была установлена на высокую платформу, что обезопасило здание от наводнений. Мощная, вполне классическая гранитная колоннада ограждала почти полностью стеклянное здание, дивным сапфиром сверкавшее в оправе грубого камня.

Купцы страшно заинтересовались таким проектом; даже самому замшелому торгашу с

первого же взгляда было понятно, что это строение — нечто невероятное, невиданное и неслыханное. Разумеется, в нём были предусмотрены все коммуникации, — канализация, водопровод, паровое отопление, телеграф, лифты и даже первые образцы электрического освещения. Обойтись всё это великолепие обещало очень недёшево, — сметная стоимость составила 2,3 миллиона рублей, но казна должна была вложить лишь 600 тысяч — остальное оплачивали господа негоцианты. Для меня же важно было то, что строительство Петербургской Биржи обещало двинуть далеко вперёд как технологии строительства, так и индустрию строительных материалов: унифицированные рамы, стеклопакеты, металлический каркас, электроосвещение на дуговых лампах и многое другое. Единственное что не удалось внедрить, так это эскалатор — он пока ещё не был сконструирован.

Биржа должна была заработать через два года. А мне стоило теперь подумать, кто будет совершать здесь гениальные финансовые операции….

Глава 12

Я действительно выбрал время и переговорил с Александром Васильевичем о перспективах противостояния с Китаем. Наведя справки, я выяснил, что Нерчинский договор был подписан под «дулом пистолета» — крупная маньчжурская армия постоянно угрожала нашим немногочисленным войскам, а иезуиты, через которых велись переговоры, постоянно искажали смысл слов наших послов при переводе. В общем, договор был так себе. Не пора ли подредактировать восточную границу?

Александр Васильевич на сей счёт был вполне оптимистичен.

— Александр Павлович, дорогой мой, я походом до Китая нисколько не затрудняюсь. Дело это не только сбыточное, но и весьма не затруднительно в исполнении. Конечно, существенным препятствием тут является степь, имеющая, как говорят, до восьмисот верст ширины; но она вся заселена кочующими монголами, не слишком преданными китайско-маньчжурскому племени, везде там имеются речки и рощи, то есть повсюду найдётся и топливо, и вода. Для продовольствия десятки степных кораблей, верблюдов, могут заменить тысячи подъемных лошадей; а их целые сотни можно разом купить на границе. Главное же, что пред тридцатью тысячами русского войска не устоит и полмиллиона китайцев. Но не слишком ли у нас и без того много владений?

— Александр Васильевич, да кто же говорит о завоевании Китая и присоединении его к России? Но когда судьба или, лучше сказать, само провидение нас с завязанными глазами подвело почти к каменной стене, как не внять его гласу? Как не стать на Амуре и, вооружив берега его твердынями, как не предписывать законов гордому Китаю, дабы для подданных извлечь из того неисчислимые выгоды? Не стоит ли нам взять его под свою опеку и не защитить от вторжений других европейских народов? Как в устье Амура, где так много удобных пристаней, не сделать нового порта и не заменить им несчастные Охотскую и Авачинскую

гавани? Это во сто раз было бы полезнее, чем все наши американские владения, Курильские и Алеутские острова. Наконец, зачем оставлять в запустении великое, плодородное пространство земли и не открыть его на севере Сибири прозябающим там племенам? Рассказывают, что в Иркутске, Нерчинске и за Байкалом нету жителя, который бы не говорил о Даурии, как о потерянном рае; эти бедные люди не могут понять, чем прогневали они так государя императора, что он им не хочет отпереть его.

Суворов выслушал меня с нескрываемым удовольствием.

— Вот тут вы, Александр Павлович, беспременно правы. У нас Европа поглощает все внимание правительства, и ему мало времени думать об азиатских выгодах, а они весьма существенны. Так что же, Александр Павлович, поручите мне отвоевать Амурские земли?

— Пока нет.

— Опять пошлёте Бонапарта? А меня, старого вашего слугу, куда же? Я ведь эти все канцелярские дела уже видеть не могу!

— Есть одно дело, весьма важное. И ехать так далеко не надо!

* * *

Несколько месяцев я вёл переговоры с Тадеушем Костюшко. Бедняга до сих пор находился в заключении в Мраморном дворце. Мы несколько раз уже встречались с ним, беседуя о будущем Польши и его личных перспективах. Надо сказать, что выглядел он теперь много лучше, чем когда я в первый раз его увидел, и одновременно к нему возвратился его чисто польский апломб.

— Итак, господин Костюшко, — приветствовал я его в очередную нашу встречу, — у вас было время рассмотреть мои аргументы и сделать какие-то выводы. Что вы ответите мне?

— Прежде всего, Ваше Величество, позвольте узнать, почему меня тут содержат?

— Вы военнопленный преступник, возглавивший заговор против моей армии. Ваши соучастники — варшавские заговорщики — подло убили несколько сотен моих офицеров и солдат, воспользовавшись временем, когда из-за участия в религиозной церемонии они были без оружия. А потом вы были достаточно глупы, чтобы позволить себя разбить. Поэтому вы здесь!

— Неужели в вашей стране сражаться за Родину ныне почитают за преступление?

— Конечно, если эта Родина — не Россия!

— Ну тогда вам осталось лишь наложить на меня кандалы в шестнадцать фунтов весом и отравить в Сибирь!

— Хорошая идея. Вы действительно этого хотите? Можно устроить; только вряд ли вы поможете Родине из Нерченских рудников! Я же полагаю, мы ещё можем договориться к общему удовлетворению…

— И что Ваше Величество имеет в виду?

— Восстановление польской государственности. Исконно польские земли возвратятся в Польшу.

— А Кресы Всходни?

— Нет. Это не Польша.

— Но это и не Россия?

— Даже если так, это неважно. Россия — империя. Польша — нет. У вас был шанс стать ею, но вы его упустили. Теперь вы можете рассчитывать восстановить страну, как национальное государство… и не более того.

— Поляки никогда не согласятся ни на что иное, кроме как граница 72 года!

— Чепуха. Зачем это полякам? Их нет ни в Подолии, ни на Волыни, ни под минском, ни в Вильно!

— Вы говорите странные вещи. У меня у самого поместье под Брестом!