Благословенный. Книга 6
Шрифт:
И тут в Швейцарии объявился Николай Михайлович Карамзин, известный в России писатель и публицист, выпускавший в Петербурге несколько журналов и газет. Он приехал освещать события Конгресса, дабы опубликовать статью об этом эпохальном событии в своих печатных изданиях, и подал мне прошение об интервью.
С Николаем Михайловичем я уже периодически встречался в Петербурге; и, надо сказать, что с ним мы как-то не находили общего языка. Иногда такое бывает — два вроде бы нормальных, неглупых человека друг другу в целом симпатизируют; но при общении между ними вдруг возникает какая-то натянутость, недопонимание, непонятные, вроде бы ничем не обусловленные претензии,
А между тем разговаривать нужно было именно с ним и с людьми его круга: дело в том, что Карамзин оказался одним из столпов быстро, прямо на глазах, формирующейся консервативной оппозиции моему курсу. Вот именно с такими, «не заядлыми» оппозиционерами, не закоренелыми крепостниками и не закостеневшими в своих убеждениях «самодержавниками» и стоит общаться: до них еще можно достучаться аргументами, аналогиями и логикой здравой мысли. Правда, Карамзин, откровенно говоря, выглядел довольно-таки «упёртым», и я сильно сомневался, что смогу его переубедить. Уж очень много он ругает мою политику — решительно! Вот, например, последние его перлы из его журнала, с последней почтой присланного мне из Петербурга: «Искренно хваля правительство за желание способствовать в России успехам земледелия и скотоводства, похвалим ли за бережливость? Где она? В уменьшении дворцовых расходов? Но бережливость государя не есть государственная! Императора Александра называют даже скупым; но сколько изобретено при нём новых мест, сколько чиновников ненужных! Обманывают государя проектами, заведениями на бумаге, чтобы грабить казну… Непрестанно на государственное иждивение ездят инспекторы, сенаторы, чиновники, не делая ни малейшей пользы своими объездами; одним словом, от начала России не бывало государя, столь умеренного в своих собственных расходах, как Александр, — и царствования, столь расточительного, как его! В числе таких несообразностей заметим, что мы, предписывая дворянству бережливость в указах, видим гусарских армейских офицеров в мундирах, облитых серебром и золотом! Сколько жалованья сим людям? И чего стоит мундир? Полки красятся не одеждою, а делами! В начале царствования были остановлены некоторые казенные строения и работы, чем сберегли 20 миллионов, — и тут же возводится безумно роскошное здание Биржи, одно обошедшееся в половину этой суммы! Давно пора понять: не надобно тешить бесстыдного корыстолюбия проходимцев, надобно бояться всяких новых штатов, уменьшить число тунеядцев на жалованье, отказывать невеждам, требующим денег для мнимого успеха наук, не стоит тратить денег на все эти новые почты, на магазины в Лондоне и Париже, чье открытие, мало того, что стоит непомерных денег, да еще и скомпрометирует императорскую фамилию, и, равно, ограничить роскошь частных лиц, которая в нынешнем состоянии Европы и России вреднее прежнего для государства!»
И далее — все в том же духе! Короче, вы все — говно, а я Дартаньян. То, что одновременно с постройкой Биржи было создано несколько новых производств — стеклопакеты в Гусь-Хрустальном, фасонный чугун и фермы — в Петербурге, а также эскалаторы и лифты — это Карамзину, видимо, невдомёк. Что сказать — типичный интеллигент, вечно недовольный, что правительство, видите ли, не обеспечивает ему уровень жизни такой как в Европе. Но сейчас, после громких побед русского оружия, можно было совершить попытку «перевербовки», и попытаться перетянуть Николая Михайловича в свой лагерь.
И в назначенный день и час мы встретились в гостинице «У Орла», где проживала наша русская делегация.
— Добрый день, Николай Михайлович, — приветствовал его я. — Давно вы здесь? Сумели найти себе приличный отель или пансионат? Как вы находите Швейцарию?
Карамзин сдержанно поблагодарил меня за интерес к его судьбе:
— В Швейцарии я уже не в первый раз, и могу заявить Вашему Величеству, что со времен Гельветической революции 98-го года страна сия сильно переменилась к худшему. Возникла сильная, невиданная доселе дороговизна, а дороги стали небезопасны из-за волнений в кантонах!
— Вот как? Право же, очень жаль. Впрочем, давайте перейдём к делу… Судя по тону последних ваших статей, вы считаете, что я делаю что-то неправильно. Не так ли? — прямо спросил я его, испытующе
На мгновение мне показалось, что в глазах Карамзина мелькнул испуг. Он тут же отвёл взгляд и после этого никогда не смотрел мне в глаза, когда я говорил ему что-то, лишь ненадолго поднимая на меня взор, только когда что-то сам говорил или собирался сказать.
— Я имею смелость полагать, — очень мягким тоном начал он развивать свою мысль — что верховная власть в своих предположениях и расчётах иной раз может допускать ошибки… конечно же, по причинам, совершенно понятным и извинительным! Спешка, дурные советчики, незнание условий русской жизни — всё это способно испортить и извратить самые добрые намерения!
— Вы сейчас сказали ровно то же самое, что и я, но только эзоповым языком. — сухо сообщил ему я, продолжая пристально смотреть ему в глаза.
Карамзин смутился, и я понял, что перегнул палку. Не надо запугивать посетителей, ведь они тогда не станут разговаривать откровенно!
— Ладно, Николай Михайлович, давайте отойдём от этих общих фраз и приведём конкретные примеры. У вас они есть, я полагаю?
— Разумеется! — охотно заявил Карамзин и тут же бросился перечислять:
— Вот скажем, эти паровые машины, что поставили на Тульских казённых заводах; ведь они по сю пору не работают. Так может быть, они не столь хороши, как полагало правительство, когда приобретало их? — с самым невинным видом спросил он и выжидающе уставился на меня.
Тут, надо признать, он заставил меня поморщиться, как от зубной боли. Стопроцентное попадание! Чёрт побери, вот бывают же личности, что умеют задавать самые неприятные вопросы!
История с тульскими паровыми двигателями не давала мне покоя уже несколько месяцев. Полгода назад мы поставили в Тулу несколько новейших станков с паровым приводом, и приказали срочно ввести их в дело. Тула должна была переходить на производство ружей нового типа: казнозарядных, с нарезным стволом, уменьшенным калибром и совершенно иным типом кремневого замка. Новые станки должны были способствовать освоению этого сложного в производстве изделия, от которого я ожидал больших преимуществ. Но, увы — на заводе никто даже не почесался, чтобы ввести оборудование в дело! Прибывший с ревизией на завод инженер Технического центра сообщил, что паровые машины и станки всё еще стоят в заводской упаковке на дворе завода, где их мочат дожди, покрывает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль!
Услыша такое, я вдруг почувствовал, как на плечи мне опускается невидимая шинель Иосифа Виссарионовича, и выгнал взашей всё руководство завода. Но новый управляющий, увы, тоже не спешил приступить к монтажу злополучных котлов и цилиндров!
При изучении вопроса оказалось, что Тульский завод работает очень своеобразно. Вообще, вся Тула — это как бы один большой завод; сотни и тысячи кустарей производят различные детали оружия — стволы, замки, ложа — и получается, что новые станки лишают их работы. И вот эти кустари скидываются по рублю, идут к мастеру, и тот за мзду саботирует установку нового оборудования! Вот такая вот фигня… Русские луддиты, мать их за ногу!
Короче, я приказал снова сменить управляющего, и подготовить завод к продаже в частные руки; при этом, понимая, что на одну лишь Тулу полагаться нельзя, и начал прорабатывать вопрос устройства нового завода. Я прекрасно помнил, что оружейные производства кроме Сестрорецка и Тулы имелись в Ижевске и Коврове, и теперь размышлял, выбирая между этими вариантами, у каждого из которых были свои преимущества и недостатки.
Но этот сукин сын Карамзин совершенно неправильно ставит вопрос; в его тоне надменно сквозит: «вы, дураки, купили неправильное оборудование, и его на заводе не ставят». А между тем правительство всё сделало правильно, и не его вина, что в Туле всё так затянулось. Ну, то есть, это не мы дураки! Это они дураки, там, на заводе!
— Паровые машины, приобретённые для Тулы, — наконец, произнёс я, — это самое лучшее произведение, какое только может выпустить наши Завод Бёрда и Балтийский завод. Мы продавали их и в Англию, в Вестфалию, в Данию и Швецию: несколько таких механизмов работает сейчас в Калифорнии. Возможно, в Англии делают машины лучше, но отечественное производство не может выдать иного. При этом хочу заметить, что частные предприятия, приобретшие паровые машины, всегда тут же ставят их и наискорейшим образом запускают в дело. Полагаю, в Туле проблемы с руководством — я решил, что завод этот в ближайшее время будет выставлен на торги и продан из казны в частные руки!