Благословенный
Шрифт:
— «Бергалов», — подсказал Шелихов. — Но они всё больше на казённых заводах, а если и есть у кого на частном прииске, то и не сманишь его — жалование им доброе полагают!
— Вот-вот, пока и поищите. Я могу подыскать богатых вкладчиков. Компания у вас есть?
— Да, но под пушной промысел.
— Ну, под такое дело не грех и новую организовать! Меня тоже примите, пригожусь. Ну что, договорились?
* * *
В общем. господа ушли думать, но, печёнкою чую, что я их «подсёк». Бросят они убивать бедных зверюшек и займутся
А вечером ждала меня ещё одна хорошая новость — наконец в Петербурге появилась Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, или, как шутливо за глаза её называли, «Екатерина Малая». Увидел я её, что характерно, на Малом Эрмитажном собрании.
Собрания эти проводятся каждый раз по четвергам. В этот день в Малом Эрмитаже собирается только очень узкий круг «своих» — камер-фрейлины, статс-дамы, камер-юнкеры, камергеры. Во время собраний этих танцевали, смотрели небольшие спектакли и ужинали. Последнее составляло особую изюминку и забаву: для подачи блюд там применяется особый механический стол. Тарелки спускались по особому шнурку, прикрепленному к столу, а под тарелками лежала грифельная доска, на которой писали название того кушанья, которое желали получить. Затем дергали за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с требуемым блюдом. Костик Курносов пребывал от этой маленькой забавы в перманентном восхищении: когда бывал он в этом собрании, то дёргал за шнурок, не переставая, чем приводил в отчаяние дворцовых поваров.
Итак, графиня Дашкова.
— Мадам, не соблаговолите ли вы уделить своё время для маленькой экскурсии по подведомственной вам Академии? — с самым любезным и чопорным видом обратился я к ней.
Императрица, сидевшая чуть поодаль с чашечкой кофе (она никогда не ужинала), окинула собравшихся гордым взглядом.
— Александр Павлович исключительно любезный молодой человек. Мне так, нравится, Сашенька, что ты разговариваешь столь любезно, притом на русском языке! — громко произнесла она.
Дашкова покраснела от досады. Её сын, выросший в Англии, довольно плохо говорил по-русски, а последнее время доставлял графине одни огорчения. Увы, бабушка не упускала случая подпустить такого рода шпильки бывшей подруге, очевидно, желая выработать в ней стоический характер.
Мне же от этих игрищ стало немного неловко. Действительно, я говорил при дворе преимущественно на русском, но не из какой-то принципиальности: просто, несмотря на усиленные занятия, произношение слов ещё оставалось моим слабым местом. Так что, пользоваться без острой необходимости иностранными языками я избегал. А бабушка тоже хороша — до сих пор сводит с графиней какие-то свои женские счёты, да ещё выдавая при этом порок за добродетель.
Впрочем, графиня — та ещё язва, и сразу же ей отомстила.
— В действительности, нет нужды куда-либо ездить, принц, — отвечала она на прекрасном французском. — Я могу прямо здесь и сейчас дать отчёт по всем сторонма деятельности этого достославного учреждения, врученного моему попечению нашей снисходительной государыней! Что же вас интересует, Ваше высочество?
Вот зараза! По правилам этикета я должен отвечать на том языке, на котором ко мне обратились. И вот передо мною дилемма: вести диалог на своём дурном французском, или невоспитанно отвечать ей по-русски.
А с другой стороны, чего это она меняет
— Екатерина Романовна, вы, как я хорошо осведомлён, большой знаток и патриот русского языка, и много сделали для его распространения в свете. Давайте и далее разговаривать по-русски, даже касаясь научных предметов. Я знаю, что языки науки — главным образом латынь и немецкий, но надобно это менять. Вы со мною согласны?
Екатерина улыбнулась: мой ответ ей понравился. Графиня Дашкова, вынужденная оставить эти игры, с досадой отвечала:
— Никто не сделал более для внедрения русского языка в науку, чем Императорская Академия Наук. Мы выполнили множество переводов, учредили награды переводчикам научных трудов. Труд сей крайне сложен, особо из-за отсутствия в нашем языке какой-либо научной терминологии! Господин Соколов, с которым вы, Ваше Высочество, изволили беседовать о Ломоносовской лаборатории, при переводах французских и немецких химиков принуждён был самолично выдумывать новые слова, дабы назвать как-то минералы и вещества, доселе в России неизвестные. Тут мы идём по стопам великого Ломоносова, чья лаборатория в моё директорство была восстановлена. Теперь Академия обучает 50 гимназистов и 40 подмастерьев, проводя, в том числе, и наглядные уроки.
— А других лабораторий нет? — уточнил я. — Просто то, что я видел на Васильевском острове, это ведь учебная лаборатория. А есть ли научные?
— Такого нет, не только что у нас, а и нигде — с видом оскорблённого достоинства отвечала Дашкова. — Во всех странах задачами Академий является общение учёных — издание журналов, устройство встреч, обучение молодых людей наукам. Сама же наука, исследования, совершение открытий — дело учёных. Это великий талант, доступный лишь единицам гениев. Академия тут никак не поможет; разве что лишь косвенно поспособствует раскрытию новых талантов!
Блииин, так я и думал. Никому тут даже в голову не приходит развивать науки напрямую: что государство, что частные лица, выступают лишь в качестве неких меценатов, милостиво покровительствующих талантам. Нда… много так не наоткрываешь!
Но, так или иначе, с этой тёткой надо поладить.
— Екатерина Романовна, прежде всего, разрешите сказать, что я очень ценю всё, сделанное вами для российской науки. Мои вопросы или даже замечания не надобно принимать за упрёк. Просто я думаю, что можно сделать и более, и предлагаю вам вместе, botte a botte,* («сапог к сапогу» — термин, обозначающий кавалерийскую атаку сомкнутым строем — прим.) заняться научными изысканиями. Раз у нас только одна лаборатория — давайте с неё и начнем. Выберите время, дабы туда нам съездить и запланировать желательные перемены, а там сделаем смету и подумаем над финансированием.
— Действительно, Катрин, — произнесла Екатерина — отчего бы не послушать молодого человека? А если будет что дельное, так можно и применить!
«Катрин», конечно, согласилась. Меня же не покидало ощущение, что Екатерина, навязывая своей подруге моё общество, прежде всего, пыталась её тонко унизить. Уж очень сильно контрастировал её шибко разумный внук и слабовольный сынок Дашковой, на которого та возлагала когда-то столько материнских надежд.
Глава 19
Между тем, Гаскойн и его команда, ещё в начале января приехавшие в Петербург, готовы были встретиться со мною.