Блатные из тридевятого царства

Волков Валерий

– - По сто грамм на брата, не больше!
– - Приказал я.

Два раза повторять не пришлось. Разливающим оказался Евсей и его "сто грамм" вряд ли влезли бы в двухсотграммовый стакан, но я промолчал, тем более что первому налили мне. Внутри сразу похорошело, а снаружи сделалось заметно теплей. Последним причастился Гришка, самогон подействовал на него отрезвляюще и он начал задавать нудные вопросы:

– - А куда мы собственно едем?

– - Прямо.
– - Ответил я.

– - А чего в баньку не остались? Али париться не любите?

– - Любим, Гриша, --

вздохнул Кондрат Силыч.
– - В баньке париться любим, припарок после бани терпеть не можем.

– - Ну, тоды конечно.
– - Философски заметил Григорий.

Ухоженная лошадка неторопливо трусила по укатанной дороге. Телегу почти не трясло. Слева река журчит чуть слышно, справа трава в пояс -- от безветрия даже не колыхнется. Прямо по курсу на небо лениво взбирается солнышко, пока слепит, не жжет. Воздух словно застыл, вобрал в себя запахи полевых цветов и отпускать не хочет. Комар здешний и тот без наглости, прожужжит над ухом и отстанет. Такое чувство -- в сонное царство попали.

Так мы и ползли от горки до пригорка. Лошадь на ходу спит, Гришка дремлет, кореша медленно моргают, я природой любуюсь. Первую остановку сделали ближе к полудню. Кости размяли, да пожевали малость. На этот раз я был непреклонен, обед прошел в "сухую". Один стакан -- лечение, второй, да еще на старые дрожжи -- пьянка. Впереди степь и чего от нее ждать даже Азам не знает. Гриша не найдя с кем чокнутся, употребил в одного, он за рулем, ему можно.

И опять запетляла дорога, долгая и бесконечная, как унылая песня степняка. Вдоль реки густо стелется тальник, на зеленых ветках качаются мелкие серые птицы и негромким протяжным свистом подпевают скрипящим колесам. От такой природной идиллии челюсти сводит. Тишь и полная благодать. В таком мире святым и блаженным жить, как нас грешных сюда занесло -- уму не постижимо.

Длилось это не долго, до первой глубокой колдобины. Лошадь яму перешагнула, а телега не смогла. Передние колеса по самую ось ухнули в землю. Разомлевший Григорий потерял равновесие, его швырнуло вперед и, угодив носом в круп коня, он рухнул на дорогу. Кобылка встрепенулась и по-честному рванула вперед. Передок телеги выскочил из ямы, а вот задние колеса, как вошли, так и остались в ней. Мы полетели вслед за Гришкой, стой лишь разницей, что тот приземлился на проселок, а нас разметало по обочине.

Птицы в кустах заткнулись. Лошадь встала, телега тоже, передними колесами на Гришку. Но нам не до этого. Сначала требовалось спасти более важные вещи. Гришка в отличие от бутыли с самогоном не стеклянный. Если б за спасение первача, как за спасения утопающего медали давали, Евсей стал бы героем, причем, если б не я -- посмертно.

Фраер всю дорогу спал в обнимку с бутылям, а в самый ответственный момент, при падении, разжал руки. Трава смягчила удар, бутыль слабо звякнула и покатилась по склону к реке, а на пути валун. Евсей вывернулся на изнанку, в отчаянном прыжке кончиками пальцев направил бутыль в сторону. И случилось чудо, самое обыкновенное чудовищное чудо -- из тех, что и врагу не пожелаешь.

В метре от валуна из норы выскочил суслик, случись

это мгновеньем раньше или мгновением позже все могло бы быть иначе, но время вспять не повернешь и суслика назад не затолкаешь. Бутыль наехала на грызуна, подпрыгнула и на пол градуса изменила траекторию. Звон разбитого стекла поверг нас в шок. Даже лошадь присела на задние ноги. Почти три ведра отменного первача навеки сгинули в сухой земле. Суслик так ничего и не понял, глазками пощелкал и назад юркнул. И кто он после этого? У таких преступлений нет срока давности и смягчающих обстоятельств. Пусть земля ему в норке будет пухом...

Григорий даже не стонал, когда его извлекли из-под колес. Что толку жаловаться на царапины -- микстура кончилась. Даже прыщик помазать нечем, ни говоря уже про дезинфекцию организма с изнанки. Суровая мужская скорбь грозила затянуться до бесконечности. Я первым нашел в себе мужество заговорить:

– - Сели в телегу и поехали. И ни слова о... В общем вы меня поняли -- ни слова! Забыли и все.

– - Да как же, Пахан, такое забудешь, -- держась за сердце, сказал Федька.
– - Этот кошмар меня теперь всю жизнь преследовать будет.

– - Я убью его!
– - Зловеще прошептал Евсей.
– - Носом землю рыть стану, но эту сволочь из норы добуду.

Кондрат Силыч по-отечески хлопнул Фраера по плечу и со стариковской рассудительностью заметил:

– - Ты, Евсеюшка, успокойся и суслика не трогай. Водой из норы его не вылить, что ему теперь вода, туда почитай три ведра первача стекло. Ему сердешному теперь море покалено.

– - Повезло зверушке, -- облизнулся Сорока.

– - Зато похмелье будет -- не приведи Господи. Поехали, братцы, он сам окочуриться.

Сон как рукой сняло. Ни в одном глазу, а жаль... Беда не приходит одна, после очередной колдобины Гришка заупрямился:

– - Извините, люди добрые, но дальше не поеду. За тем пригорком Мишуки будут. Не с руки мне там появляться.

– - Это еще что за хрень, такая?
– - Поинтересовался Федька.

– - У нас Гришуки, у них Мишуки.

– - Че, медведи живут что ли?

– - Нет, Михеи.

– - Погоди, -- перебил я, -- в Мишуках должны жить Михаилы, а Михеи в .... гм... слово-то какое интересное получается.

– - Вот потому и Мишуки. Пробовали они по-другому, да больно неприлично звучит. Четыре года мы с ними на Святках стенка на стенку бьемся.

– - И каков счет?

– - Два-два, в нашу пользу.
– - Похвастался Гриша.
– - Мой кулак все рожи Михеевские на ощупь знает.

– - Потому-то и ехать боишься?

– - Кто боится? Я боюсь! Да просто не соскучился еще по ним.

– - Коли так, давай прощаться, -- кивнул я.

Расстались мы с Григорием так же просто, как и встретились, с той лишь разницей, что сидел он теперь на телеге, а не на пне и в руках держал вожжи, а не петлю. Мы потопали в Мишуки, он развернул оглобли на Гришуки. Одна баба с возу -- и кобыле уже легче, а нас девять мужиков слезло, лошадка сразу рванула на рысях, только подковы засверкали. Мы еще взбирались на пригорок, а Гришки уже и след простыл.