БЛАЖЕННЫЕ ПОХАБЫ
Шрифт:
И всё-таки ветхозаветный пророк принципиально отличается от юродивого, и отличие это коренится в специфике ближневосточной культуры. Если в юродивом до самой его смерти невозможно распознать святого, то пророки несут на себе особые отличительные знаки (3 Цар. 20:41). Они составляли отдельную касту, и когда кто-нибудь не из их числа также начинал пророчествовать, это воспринималось с удивлением (1 Цар. 19:24; Амос. 7:14- 15). Безобразия пророка – не безобразия, а знаки, зловещие намеки, подлежащие истолкованию (ср. Иер. 43:9). Он как бы лишён своей человеческой сущности, говорит только от имени Бога, причём иногда против своей воли (1 Цар. 18:10). Пророк – лишь посредник: он может страдать от своей миссии (Иер. 20:14-18), может упрекать Бога (Иер. 14:9), но отвергнуть Его выбор не в силах. Он – избранный, и это данность. Тем самым совершенно иными, чем в христианстве, оказываются понятия греха, благодати, святости – всего того фона, на котором только и можно разглядеть юродивого. В самом деле, как мы увидим дальше, Андрей Юродивый тоже боится вступить на свою стезю и пламенно молится Богу, прося Его подтвердить Своё решение (см. с. 152), но выбор святого всё равно остаётся его личным выбором, и он сам несёт ответственность за всё совершенное потом.
В библейской ситуации по-особому решается и проблема безумия.
[XIX] Caquol A. Sur une designation vetero-testamentaire de «l'insense» // Revue de l'histoire des religions. V. 155. 1959, p. 1.
[XX] Theologisches Worterbuch zum Neuen Testament. Bd. 4. Stuttgart, 1966, S. 838.
Разумеется, Библия знала и «бытовое» безумие: Септуагинта называет «настоящего» сумасшедшего Любопытен, в свете проблемы притворного безумия, эпизод, когда Давид при дворе царя Анхуса из соображений безопасности
изменил лицо своё пред ним и притворился (– )… и упал у ворот, и слюна его стекала по бороде его. И сказал Анхус рабам своим: Вот, вы видите, что этот человек безумен . Ради чего вы привели его ко мне? Или я испытываю недостаток в безумцах, что вы приводите этого, чтобы и он безумствовал предо мной? (1 Цар. 21:13-15; ср. Псалом ЗЗ) [11] .
[11] Данном случае мы отклонились от канонического перевода, и не только потому, что в этом месте он вообще неточен, но и потому, что в нём употреблены слова «юродствовал предо мною», которые неверны терминологически: Давид симулировал, но не юродствовал.
Но как раз это притворное безумие не имеет ничего общего с идеей святости [12] .
Со временем эллинистические представления проникли в еврейскую среду; прежде всего это произошло в космополитических городах Средиземноморья и началось с текстов, создававшихся раввинами, но по-гречески. «Лучше пусть меня называют глупым во все дни мои, но да не будет ни часа, чтоб я показался нечестивым в глазах Божиих» [XXI] . В Мидраше комментарий к 34-му Псалму сопровождается следующим характерным замечанием: «В морских портовых городах дураков называют "морим"» [XXII] . Явно имеется в виду заимствование греческого термина 'глупый', не имевшего, стало быть, полного аналога в еврейском.
[12] В XI в. Михаил Пселл, вспоминая об этом библейском эпизоде, ни намёком не сравнивает Давида с юродивым, см.: Michaelis Pselli Poemata / Ed. L. G. Westerink. Stuttgart, 1992,1. 150-155.
[XXI] Edujot, 5:6. Цит. по: Theologisches Worterbuch, S. 845.
[XXII] Midrash Rabbah. Numbers / Transl. J. Slotki. V. 2. London, 1939, p. 759.
Несмотря на все различия между библейским праведником и христианским юродивым, сама поза одинокого избранника Божия, презираемого бессмысленной толпой, несомненно, «одолжена» вторым у первого. В этом смысле очень характерно позднебиблейское сочинение «Премудрость Соломонова»:
Встанет праведник в великом дерзновении пред лицом обижавших его… И скажут они, раскаявшись: «Это тот, над кем мы, неразумные (oi )…, смеялись… Мы считали его жизнь безумием … и его кончину бесчестной. Каким же образом он сопричислился к сынам Божиим, а удел его – среди святых? (Sapientia Salomonis, V.l-5).
Воплощением греческой идеи о том, что истинная мудрость может скрываться под маской глупости, был Сократ. Платон говорит о нём, что он
всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением ( ). Если послушать Сократа, то на первых порах его речи кажутся смешными ( то ) и кажется, что говорит он всегда одними и теми же словами одно и то же, и поэтому всякий неопытный и недалекий человек готов поднять его речи на смех ( ). Но если раскрыть их и заглянуть внутрь, то сначала видишь, что только они и содержательны,
[XXIII] Plalonis Symposium. 216е, 22le; русский перевод: Платон. Сочинения. Т. 2. М., 1970, с. 149, 154.
Хотя сам Сократ и не был признан христианством [13] ,- однако парадигма как таковая уже задана: истинная мудрость скрыта от глаз, и глупцам она кажется глупостью.
Важным культурным явлением, оказавшим некоторое влияние на юродство, считается греческий кинизм [XXIV] . Тут следует различать несколько уровней преемственности. Во-первых, общее воздействие адептов этой философской школы на ранних христиан. Император Юлиан утверждает, что у «нечестивых галилеян» и киников много общего (Juliani Oratio VII, 224В). Элий Аристид верно подмечает, что христиан и киников равно характеризует специфическое смешение дерзости и смирения [XXV] . Ипполит описывает жизнь христианина Татиана как «киничнейшее» житие (Hippoliti Haeresis , 18) [14] . Во-вторых, следует отметить, что агиографы, описывая жизнь юродивых, специально заостряли внимание на «кинических» чертах их поведения (о чём мы подробнее поговорим ниже).
[13] Ранние христиане иногда ссылались на него как на пример стойкости, см.: Harnack A. Sokrates und die alte Kirche // Idem. Reden und Aufzatze. Bd. I. Giessen, 1903, S. 41.
[XXIV] О роли кинизма в конституировании юродства писали Д. Крюгер (Krueger. Symeon, p. 72-107, 125-128) и . Ларжье (Largier N. Diogenes der Kyniker. Exempel, Erzahlung, Geschichte in Mittelalter und Fruher Neuzeit. Tubingen, 1997, S. 375-377).
[XXV] Aelius Arislides. Oratio 46 / Ed. W. Dindorf. V. 2. Leipzig, 1829, p. 309.9-11.
[14] Будем, впрочем, помнить, что поздняя античность – период куда большего синкретизма религий, чем это кажется исходя из конечной победы одной из них (см.: Dodds Е. R. Pagan and Christian in an Age of Anxiety. Cambridge, 1965, p. 60-61).
Если для библейского пророка вызывающее поведение таковым как бы и не является, ибо вызов исходит не от человека, то философ-киник своей раскрепощенностью как раз осуществляет высшую свободу. Он обличает поверхностные представления и низвергает ложных кумиров не от имени божества, но авторитетом собственной мудрости. Защищая классический кинизм от его позднейших эпигонов, Юлиан так формулирует основной принцип этой философии:
Я не имею в виду, что мы должны быть бесстыжими перед людьми и делать то, чего делать не положено ( ). Но всё, от чего мы воздерживаемся, и всё, что мы делаем, давайте… делать или не делать не потому, что толпе это кажется красивым или безобразным, а потому, что это запрещено разумом и нашим богом, то есть рассудком ( , ’ )… Толпа же пусть следует общему мнению – это лучше,чем если бы она была вовсе бесстыжей (Juliani Oratio VI,196D).
Если поведение пророка – своего рода спектакль, предполагающий завороженную аудиторию, то для киников, по мнению Юлиана, «главной целью было достичь блаженства, и, я думаю, они интересовались другими лишь постольку, поскольку понимали, что человек по природе существо политическое» (Ibid., 201С).
Киники не желали говорить ни от чьего имени, кроме собственного. Пророчеств они вообще не любили, над оракулами жестоко издевались, ибо человек, с их точки зрения, абсолютно свободен. Юлиан вынужден признать, что «Диоген не посещал храмов, не поклонялся статуям и алтарям» (Ibid., 199 В).
Юродивый сочетает в себе черты пророка и киника [XXVI] . С одной стороны, его экстравагантность, в отличие от философской, сакрализована. С другой же, поскольку христианство наделяет человека свободой воли, постольку дебош юродивого есть всё-таки именно дебош, а не сакральное действо, как у пророка.
Теперь перейдем к анализу собственно христианских истоков юродства.
Молодая религия дерзко порвала с обеими традициями, её формировавшими: она предлагала уверовать в чудо, не объемлемое эмпирическим разумом, но и противоречившее библейской традиции. Греческий язык Евангелий ещё несёт на себе отпечаток арамейского словоупотребления. Так, Иисус произносит слово 'глупый' (Мф. 5:22; 23:17; 19) и 'неразумный' (Лк. 12:20) ещё вполне в «иудейском» смысле, имея в виду отвержение Божьей воли [XXVII] , но уже апостол Павел, рассуждая о разуме и глупости, исходит из греческих аксиом «здравого смысла». Так что в раннехристианском контексте даже похвала глупости содержит в себе молчаливое признание примата разума. В этой перспективе перечтем классические строки из Послания апостола Павла к Коринфянам: