Блаженство по Августину
Шрифт:
По правде скажем, привлечь благосклонное внимание этой спокойной и красивой златоволосой женщины с выразительными, великолепными формами ему удалось далеко не сразу. Но его красноречивым домогательствам она все же уступила, снизошла… Как позже сообразит Аврелий: едва у нее началось женское время, неблагоприятное для зачатия, они соделались пылкими любовниками.
По характеру Эльпис ничем не напоминала Сабину, но стройным телом и женственными статями точь-в-точь походила на нее. Вроде бы вполне равнозначная телесная замена. Причем имя у нее значимое, вселяющее надежды…
Все
«…Болезнь душевного тела у меня поддерживалась и длилась, не ослабевая, и даже усиливаясь этим угождением застарелой привычке, гнавшей меня под власть женщины.
Не заживала рана моя, нанесенная разрывом с первой сожительницей моей. Жгучая и острая боль прошла, но рана загноилась и продолжала болеть тупо и без надежды…»
Тем летом, дабы надежно убедиться, что сын ее не обманывает, уверяя, будто бы насовсем распрощался с манихейскими заблуждениями, Моника попыталась добиться для него доверительного собеседования с епископом Амвросием. Уж кто-кто, а святейший и мудрейший прелатус Амвросий сумеет разобраться, насколько Аврелий удалился от еретических измышлений богомерзких сектантов.
Приступила она к этому дерзкому предприятию не без опаски: как бы святой отец, страшно занятый архипастырскими, экклесиальными, богословскими и кесарскими делами, не погнал ее прочь, женщину глупую и плаксивую, бездарно отнимающую ценнейшее время у человека, в ком чрезвычайно нуждаются знатные значимые люди, не ей чета.
Моника чуть поскромничала в нерешительности, прежде чем осмелилась попросить отца Амвросия принять у нее исповедь. О набожной вдове, щедро жертвующей малую лепту от своих не таких уж значительных доходов, утром и вечером непременно присутствующей в храме Божьем, епископу рассказали. Ведь она мать того самого ритора Аврелия, чья личность давно вызывала любопытство у архипастыря Амвросия, мало чего упускающего из виду из всего того, что происходит у него в Медиоланской епархии или в римском доминате на Западе и на Востоке.
Ритора Аврелия он и давно уж заприметил на воскресных проповедях. Почти год епископ Амвросий неизменно отмечает его присутствие и внимательный взгляд в толпе прочих катехуменов, теснящихся в притворе базилики.
Вспомянулось: Аврелий скромно без помпы ему представился, переселившись в Медиолан. И Амвросий его приветствовал по-епископски с пожеланиями всяческих благ на новом местожительстве в совокуплении с успешным продолжением благороднейших трудов на поприще учительской жизнедеятельности.
В дальнейшем епископ не оставлял его без внимания по мере возможности и занятости другими делами и людьми.
Докладывают: профессор риторики Аврелий Августин из общины манихеев. Но манихейства публично не защищает, на христианство не нападает, тогда как язычеству от него несладко, солоно и кисло перепадает в различных обучающих контроверсиях и религиозно-философских
По происхождению и рождению этот Августин из чисто христианской фамилии. А почтеннейшая мать его является примером, достойным подражания вo всяком благочестии и чистоте в приверженности истинной вере…
К несказанному удивлению Моники, неимоверно занятой епископ, видимо, отложил ради нее большие дела, ласково принял, исповедал, сочувственно выслушал слезные жалобы на манихейство сына. И твердо обещал ей всеми способами отвратить заблудшую христианскую душу от нечестивой ереси, подобной на треклятое арианство, вынуждающее слабых и недисциплинированных в безыскусной вере христиан очертя голову поклоняться твари, но не Творцу…
К предначертанной ему Богом второй беседе с Амвросием Медиоланским Августин готовился долго и трудно, без малого в течение года. Он все еще не мог рационально поверить в собственную веру или жизнетворчески довериться религиозному чувству-интуиции. Да и мирская повседневность тому мало способствовала.
«…Я жадно стремился к почестям, к деньгам, к брачным узам… Желания эти заставляли меня претерпевать горчайшие утруждения…
Посмотри в сердце мое, Господи. Ты ведь захотел, чтобы я вспомнил об этом и исповедался Тебе. Да прилепится сейчас к Тебе душа моя, которую Ты освободил из липкого клея смерти. Как она была несчастна! Ты поражал ее в самое больное место, да оставит все и обратится к Тебе, Который выше всего и без Которого ничего бы не было. Да обратится и исцелится!
Как был я ничтожен, и как поступил Ты, чтобы я в тот день почувствовал ничтожество мое!
Я собирался произнести похвальное слово кесарю. В нем было много лжи, и людей, понимавших это, оно ко мне, лжецу, настроило бы благосклонно. Я задыхался от этих забот и лихорадочного наплыва изнуряющих размышлений.
И вот, проходя по какой-то из медиоланских улиц, я заметил нищего; он, видать, уже подвыпил и весело шутил.
Я вздохнул и заговорил с друзьями, окружавшими меня, о том, как мы страдаем от собственного безумия. Уязвляемые желаниями, волоча за собою ношу собственного несчастья и при этом еще его увеличивая, ценою всех своих мучительных усилий, вроде моих тогдашних, хотим мы достичь только одного: спокойного счастья.
Этот нищий опередил нас. Мы, может быть, никогда до нашей цели и не дойдем. Он получил за несколько выклянченных монет то, к чему я добирался таким мучительным, кривым, извилистым путем — счастье преходящего благополучия.
У него, правда, не было настоящей радости, но та, какую я искал на путях своего тщеславия была много лживее. Он, несомненно, веселился, а я был в тоске; он был спокоен, меня била тревога.
Если бы кто-нибудь стал у меня допытываться, что я предпочитаю: ликовать или бояться, я ответил бы — ликовать. Если бы меня спросили опять: предпочитаю я быть таким, как этот нищий, или таким, каким я был в ту минуту, то я все-таки выбрал бы себя, замученного заботой и страхом, выбрал бы от развращенности.