Блаженство по Августину
Шрифт:
Теперь вот крайне обеспеченному Скевию втемяшилась в озорную тыковку невообразимо фантастическая мысль-ноэма устроить в достославном Картаге риторскую научную школу. Сам грозится записаться в нее самым первым и самым главным учеником, забросив все дела, если управителей и без него, молодого, хватит. И каждому достанется жирный кусок тукеттума, поскольку за всеми пройдохами и прохвостами не присмотришь, не углядишь, где, сколько, как и кто из них уворует.
Не обращая внимания на риторские периоды Скевия, предельно ясно: задумка его умопомрачительная, сногсшибательная и зубодробительная. Поистине греческая
Впрочем, думать, рассуждать о том философски было рановато, когда молодому грамматику и ритору Аврелию Августину предстояло успешно выступить в защиту человека, обвиненного в жестоком любострастном насилии и надругательстве над невинной целомудренной дочерью некоего многоуважаемого правоверного и христолюбивого куриала. Причем пострадавшая сторона в лице оскорбившегося отца с опозоренной дочерью ни много ни мало потребовала покрыть ее фамильное бесчестье смертной казнью насильника. Хотя на женитьбу и денежную компенсацию он, она, они все же милосердно соглашались, коли так решат глубокоуважаемые судьи.
Надо же! Это вам не контроверсия Сенеки Старшего, если к делу прилагаются многочисленные привходящие тайные туманные обстоятельств, какие на суде полагается сделать явными и ясными.
Настырные требования обвинения Аврелия саркастически потешали, он заранее предвкушал победу и оправдание подзащитного. Не меньше и не больше, оттого что с якобы невинной и целомудренной жертвой насилия богоравный юноша Аврелий очень тесно ознакомился более пяти лет тому назад, когда ее темной ночью рабы доставили к нему в загородный домишко в занавешенной лектике.
На память защитник Аврелий никогда не жаловался и хорошо помнит имя ее беспутной кормилицы-сводни, какое ему с возмущением сообщил Нумант. Ведь родная мать Нуманта, почтенная Эвнойя, выкормила, вынянчила его хозяина. Пускай на молочное родство с ним знающий свое место раб вовсе не претендовал, но намекнуть при случае вполне мог.
Рука руку моет — находим мы по такому поводу старинную греческую поговорку в «Сатириконе» Гая Петрония, — заметил Аврелий. Тем временем его руки совсем не забыли крупную родинку, приютившуюся над самыми девичьим воротцами у той, кого словно бы на днях насильно лишили невинности и целомудрия.
Включая пресловутого обвиняемого, о прочих старых и новых полюбовниках мнимой жертвы насилия начинающего адвоката Аврелия осведомил, уведомил вездесущий и пронырливый раб Оксидрак. Двое из них уместно не отказались дать показания на суде. И оба язычника со смехом припомнили осязаемо ту самую особую примету в меховой промежности у благонравной дочери благочестивого христианского отца.
В том, отчего его имя никак не всплывет на суде в каком-либо дурном свете, Аврелий нимало не сомневался. Тут уж спасибо Нуманту, в свое время застращавшего любвеобильных ночных посетительниц его доминуса ужаснейшей карой богини Кибелы. Смотрите, мол, страшитесь разгневать Великую матерь, если ту особу, кто разболтает всему свету и нарушит покров таинства священного эротического обряда, она непременно подвергнет безвозвратному женственному оскоплению.
По мнению Нуманта, оно состоит в том, что женский промежный сосуд любви склеится, слипнется, зарастет, заровняется… И через некоторое время на ровном месте останется
Одну такую наказанную оскоплением бывшую женщину он, честнейший человек, готовый поклясться всеми богами, сам собственными своими глазами видел совсем голой в термах в Мадавре на сатурналиях, — страшно сказывал Нумант с выпученными дальше некуда гляделками.
Аврелий и не пытался убедить суевера в том, что в термах тот выкатил в изумлении глазищи на достаточно известного мадаврского андрогина, признанного таковым учеными медиками, а по суду объявленного мужчиной-отпущенником. Этот судебный казус профессор Скрибон разбирал с майористами, потому как урод, купленный в виде женщины-рабыни, добился-таки свободы от хозяина, супротив римских законов вынуждавшего его заниматься содомитской проституцией.
Подумав о Нуманте, Аврелий прикинул, стоит или нет потребовать дознания под пыткой той кормилицы-сводни, чтоб доложила обо всех шашнях воспитанницы, каким она бесстыдно пособничала. Решил: это ни к чему, так же, как и допрос с пристрастием рабов-носильщиков.
Ведь едва запахнет жареным в пыточном застенке, они тут же все выложат и гнева богини не испугаются. Тогда и защитнику, тоже обляпанном в грязи, ой неблагонравно придется. Суеверия суевериями, но не до такой же степени?
Предварительные прикидки обрели подтверждение на суде, когда нежданное появление Аврелия в качестве противоположной стороны подвергло мнимую жертву насилия в суеверный ужас. Она больно ущипнула отца за бедро. Видимо, по-родственному, непроизвольно.
Тогда как родитель ничего не понял и важно кивал напыщенной речи обвинителя. Присутствие вокруг всех тех, кого его дочь одарила телесной благосклонностью, надутого папаса очевидно, также не обеспокоило.
Он только слегка встревожился, когда защитник окольно повел речь о неких деликатных особенностях женского телосложения в свете предполагаемого насилия. Дескать, их повреждение должно указать на грубость воздействия. Возможно, необходим еще один досмотр женщиной-повитухой…
Вероятно, отец, наверняка с лысеньких младенческих лет дочери, знал об этой ее родимой особенности. Но нисколько не мог предположить, что она обернется особой приметой, о которой осведомлены воочию и на ощупь многие и многие ему незнакомые и полузнакомые мужчины.
Это уже пошла главная часть защитительной речи с рекогнициями-узнаваниями и театральными перипетиями-переломами…
Дочь оказалась сообразительнее отца, и дошло до нее быстрее, почему сейчас строгие судьи удалят лишнюю публику из присутственного места и начнут наголо рассматривать, изучать эту общеизвестную особую примету. Вот такого урона фамильной чести, выставленной в голом виде на форуме, отец ей ни за что не простит.
В то время как тупому родителю, что-то неслышно шептал на ухо обвинитель, а трое судей-магистратов с каменными обязательными лицами безмолвно прослушивали адвокатское красноречие, предполагаемая жертва насилия вдруг, будто бы только что, наконец, заметила стоящего под охраной предполагаемого насильника и громозвучно, театрально вскричала: