Блаженство по Августину
Шрифт:
По прошествии десяти месяцев, — в них как водится, добрую половину составляют праздничные фестивусы и каникулярные дни, — все без исключения разумные ученики Аврелия умели находить в слитных строчках и прочитывать знакомые слова. Он также научил их складывать, вычитать, умножать, делить до ста. Ну а писать под диктовку, они уж у него пишут, наверное, начиная с весны.
Да-да, именно, ведь тогда Юлий был еще жив, — грустно припомнил Аврелий. Резную ферулу принес, просто так подарил… Был когда-то мальчик Арка, и нет его…
Оперария Юлия Арбориста грамматик Аврелий Августин расчетливо
Когда Аврелий узнал о том от матери, он долго смеялся. Правда, не при ней. И друг Паллант его веселье вряд ли бы разделил. Что с них возьмешь? Одно слово — христиане.
Рассчитывал посмеяться вместе с Юлием. Поведать, как матрона Моника воздевает руки к небу, закатывает глаза и говорит о некоем божественном чуде, какое привело больного в чувства и подняло на ноги.
Юлий вроде как казался полностью оправившемся от болезни. На веселиться по случаю чудесного выздоровления и бесчувственного, беспамятного таинства ничуть не стал. Он и слушать не захотел издевательские насмешки Аврелия над его неодушевленным телесным крещением.
Напротив всего, весельчак и толстяк Сундук, раньше во всем ему послушный и уважительный, потрясенно отшатнулся от него в невообразимом ужасе. Очень независимым тоном он заявил: если Аврелий желает оставаться его другом, то чтоб и помыслить не смел произносить в его присутствии такие кощунства и богохульства.
Через несколько дней проныра Оксидрак сообщил, что Юлий умер. Лихоманка-трясавица лишь ненадолго отступила, чтобы с новой силой вернуться фатально и летально.
Немного погодя поступило известие из Рима о кончине кесаря Валентиниана, умершего от апоплексического удара. Империум Запада достался его сыну Грациану.
Тогда на римские новости и новшества Аврелий едва ли обратил внимание, и республиканско-имперские разговоры ничуть его не касались, когда неумолимая смерть неслышной, но уверенной поступью неотвратимо приближалась к его школьному другу Палланту.
С прошлой весны Паллант Ситак начал видимым образом слабеть. Он и в школе-то у Скрибона вовсе не отличался крепким здоровьем, но к пасхальной неделе еще больше похудел, побледнел, осунулся. У него, бывало, шла горлом кровь, много и долго ходить ему стало трудно. Порой во время уроков, он садился на высокий учительский стул и был не в силах покинуть его без посторонней помощи.
Ни жарким летом, ни по наступлении дождливой осени никаких улучшений в его состоянии не произошло. Паллант всех уверял, будто в холодную погоду чувствует себя превосходно, отменно пребывая в бодром уме и здравом теле. Однако это было не так; и все это видели, отмечали с печалью и грустью.
Хотя никто не замечал, как вместе с Паллантом тихо угасала, медленно истаивала, постепенно теряя былую красоту, рабыня Афра, старательно прислуживающая магистрам
Аврелий потом вспомнит: еще в Картаге, приметив интерес Афры к его рисункам, Паллант ей подарил один набросок, изображавший женщину с ребенком на руках. Их лица были лишь намечены, но он как-то ухитрился углем на папирусе передать сияние, окружавшее две фигуры.
Рисунок друга Палланта друг Аврелий громко раскритиковал, разбранил, назвав неудачным подражанием идолу египетской богини Исиды, вскармливающей женским молоком божественного младенца Гора, кого язычники-греки полагают Аполлоном. Тем не менее, Афра обрела свою священную христианскую реликвию; в ней она, должно быть, увидела образ Богоматери с новорожденным Иисусом.
Наверное, с тех пор девочка сотворила себе кумира из Палланта, умеющего переносить ее религиозные фантазии и мечтания на ленты папируса, придавая им олицетворенную вещественность, по жизни превосходящую натуру. Или же она попросту, от девичьей природы, безответно и безнадежно влюбилась в красивого улыбчивого юношу, каким предстал перед ее глазами воодушевленный счастливо сбывающейся мечтой смеющийся Паллант, с восторгом приехавший в Картаг.
С той же счастливой восторженной улыбкой на устах Паллант Ситак умер в ночной зимней тиши во сне в первый день холодных декабрьских календ, когда на влажную землю бесшумно опускались и таяли легкие снежинки. Ведь его давняя полудетская школьная мечта блаженно свершилась, и целый год он неизменно пребывал безмерно счастливым, находился рядом с любимейшим другом, радостно отдаваясь любимому делу.
На шестой день после христианского погребения и горестного оплакивания Палланта для всех неожиданно умерла Афра. Пришла возложить на его могилу незатейливую свежую хвойную зелень и тепличные цветы, роскошно присланные издалека другом Скевием, устало прилегла рядом и больше не встала. Когда нянька Эвнойя подошла к ней, чтобы поднять и отвести домой, она коснулась рукой похолодевшего бездыханного тела, какое оставили и жизнь и душа, неслышно отлетевшая к иному свету в непостижимое пакибытие.
Три скоропостижные близкие смерти для Аврелия слились в одну — окончательную и безвозвратную потерю былого прежнего существования.
Смерть-утрата может быть внезапной, в одночасье настигшей Юлия, дружка по детским играм. Случается ей подходить и медлительно, неостановимо, шаг за шагом готовить избранное ею живое существо, его ближних к неизбежному. Так было с Паллантом. Или же смертельная внезапность и смертоносная неостановимость происходят как вдруг, подобно на окончание краткого земного пути мечтательной девушки-рабыни Афры.
Тогда на две нундины Аврелий впал в тяжкое, ему казалось, неизбывное страдание; его одолели душевные муки и беспрестанная, едва ли исповедимая и исследимая скорбь. Таково горькое чувство потери удалившегося от нас в недостижимость материального небытия всего нам сладостно близкого и дорогого.
«…Какою печалью омрачилось сердце мое! Куда бы я ни посмотрел, всюду была смерть. Родной город стал для меня камерой пыток, отцовский дом — обителью беспросветного горя. Все, чем мы жили сообща, без него превратилось в лютую муку.