Блеф

Перри Девни

Я любила свое имя. Оно было уникальным, и я всегда считала, что мой почерк с завитушками выглядит красиво. Эверли Кристиан. Я обвела букву «и» и добавила немного изюминки в конце «н».

Но в тоне моей матери было что-то особенное. Так было не всегда. Нет, это появилось примерно в то же время, когда я сообщила ей и папе, что бросаю колледж, чтобы переехать в Нэшвилл к Люси.

С тех пор первый слог всегда звучал с легким придыханием. Эээ-верли.

Я съежилась.

Может быть, так было всю мою жизнь, просто я не замечала. То, что мои родители не хотели детей, было самым страшным секретом в мире.

Я была неожиданным ребенком, который пробился в этот мир, несмотря на строгий режим контроля рождаемости.

Мои родители не сказали мне в лицо, что я — случайность. Они не были жестокими. Но они были прагматичными. Просто констатировали факт. Поэтому, когда в разговоре с другими взрослыми возникал вопрос о том, что я была единственным ребенком в семье и всегда буду им, они не стеснялись в выражениях. Они не планировали иметь детей.

Когда я была маленькой, мои любопытные уши этого не понимали. Но, будучи подростком, я умела читать между строк.

Случайность.

— Как ты? — спросила я.

— Занята. Я звоню потому, что еще не получила от тебя финансовую информацию на конец года.

Ах, да. Налоги. Теперь этот звонок обрел смысл. Эта женщина любила налоги. Папа тоже.

Каким я была ребенком? Конечно, я была хороша в математике, но для них в жизни не было ничего интересного. Кроме… налогового сезона. Они вели себя так, словно это были Олимпийские игры, и они были готовы выиграть золото.

— В этом году я сама буду заниматься своими налогами. — Я собралась с духом. — Через ТурбоТакс (прим. ред.: ТурбоТакс — это налоговое программное обеспечение для самозанятых).

На линии воцарилась тишина.

Просто нелепо быть почти тридцатилетней женщиной, которая боится молчания своей матери, но вот она я, стою в своей квартире, и мое сердце бьется так сильно, что я была готова потерять сознание.

Тишина на другом конце провода стала такой тяжелой и тягучей, что я не выдержала.

— Мама?

— ТурбоТакс. — Она произнесла это слово с такой горечью, что было удивительно, как у меня не съежилось и не расплавилось ухо.

— Тебе нет смысла заниматься моими налогами, — выпалила я. — Это пустая трата твоего времени. Это должно быть достаточно просто. — Потому что за последние несколько месяцев прошлого года мой доход был нулевым.

Молчание мамы означало, что она не купилась на мою чушь.

Черт. Причина, по которой я не хотела, чтобы она, как обычно, занималась моими налогами — или перепоручала их сотруднику низшего звена в своей фирме, — заключалась в том, что я не хотела, чтобы она знала о моем финансовом положении.

За последние несколько лет, занимаясь пением, я не заработала много денег, но я зарабатывала

сама. Зарабатывала достаточно на аренду жилья, одежду и еду, а оставшиеся крохи откладывала. Этот небольшой плюс в активах моего баланса успокоил моих родителей, так что мне удалось избежать потока лекций о своем образе жизни.

Но мой баланс был опасно близок к минусу. Спасательная подушка, которую они научили меня иметь, которую я накопила, была почти исчерпана.

Я не хотела, чтобы они знали, что я потерпела неудачу.

Их жизнь была полностью поглощена цифрами, дебетами и кредитами. Они считали, что хорошее финансовое положение — это успех. А я была их разорившейся, необразованной дочерью.

Что я делала со своей жизнью?

Очевидно, стала разочарованием для своих родителей.

— Ты хотела что-то еще? — спросила я, мои руки дрожали.

— Нет.

Верно. Наши дела были завершены.

— Приятно было с тобой поговорить, мам.

— Пока, Эверли. — Ее прощальные слова были как удар в грудь. Щёлк.

Мои финансы ее не касались. Я не была обязана отвечать ей по-другому.

И все же я жаждала их гордости. Я ждала их гордости в течение десяти лет. Я так сильно хотела этого, что была похожа на голодную собаку в грязном переулке, выпрашивающую объедки.

Какое-то время я думала, что, если смогу стать певицей, если смогу стать знаменитой и богатой, как Люси, они наконец-то смирятся с тем фактом, что я бросила колледж. Они поймут, что то, что я не последовала их плану, не пошла по их стопам, еще не значит, что я испортила свою жизнь.

Когда же я перестану обманывать себя?

С каждым годом пропасть между нами становилась все шире.

Это причиняло боль.

Я любила своих родителей. Они любили меня, по-своему. Мы просто… не были близки.

Слезы навернулись на глаза, но я смахнула их. Не плакать. Я не сделала ничего плохого.

Я бросила телефон на диван и подошла к окну.

После того, как меня чуть не убили, мама с папой позвонили мне один раз. Всего один. После этого мной интересовалась только папина ассистентка. Она писала мне каждый день в течение двух недель.

Мои родители были придурками. Люси говорила то же самое, когда нам было по двенадцать, и это доставило мне удовольствие. Тогда я рассмеялась. Мама с папой наказали меня за что-то, что я сочла несущественным — сейчас я не могла вспомнить подробностей, — и когда я прокралась к Люси, чтобы сказать ей, что не смогу играть целую неделю, она назвала их придурками.

По сравнению с ее родителями, мои были ими.

Родители Люси обожали ее. Они обожали меня. Они приняли меня в свою семью, поощряя нашу дружбу, помогая нам сблизиться как сестрам по сердцу. Внешняя привязанность и любовь, которых мне так не хватало от моих собственных родителей, свободно лились рекой в доме Россов.