Ближайший родственник
Шрифт:
Тут Колум потерял к беседе всякий интерес и захлопнул глазок. Лиминг вернулся на свою скамейку и растянулся на ней во весь рост. Свет угас. Семь звезд заглянули в оконце – и путь к ним ему не заказан!
Наутро завтрак запоздал на час, но зато он состоял из миски тепловатой кашицы, двух толстых ломтей черного хлеба, густо намазанных жиром, и большой кружки теплой жидкости, отдаленно напоминающей слабенький кофе. Он проглотил все это с растущим торжеством. По контрасту с тем, что ему приносили обычно, сегодняшняя еда казалась рождественским обедом. Настроение резко подскочило.
Ни
Затем, как-то рано поутру, ригелиане устроили представление. Из камеры их не было видно, но зато прекрасно слышно. Каждый день, примерно через час после рассвета, раздавался топот двух тысяч пар ног, который удалялся в сторону мастерских. Обычно это был единственный звук – ни голосов, ни обрывков разговоров, только усталая поступь да изредка выкрики охраны.
На этот раз они шли с песней, и в их пронзительных голосах слышался ясный вызов.
Оглушительный нестройный хор выводил что-то вроде: «Аста Зангаста – грязный старикашка, у него на пузе блохи, а в носу – какашка!» Это должно было звучать глупо и по-детски. Но нет, их единодушный порыв, казалось, придавал песенке скрытую угрозу.
Заорали охранники. Пение становилось все громче, причем вместе с силой звука рос и вызов. Стоя под окном, Лиминг напряженно прислушивался. Именно в такой оскорбительной форме он впервые услышал упоминание об Асте Зангасте, который, вероятно, был правителем этой планеты, диктатором, а может быть – просто главным головорезом.
Рев двух тысяч глоток достиг крещендо. Охранники бесновались, но их выкрики тонули в общем гвалте. Где-то раздался предупредительный выстрел. Часовые на сторожевых вышках развернули пулеметы, нацеливая их на двор.
– Выродок ушастый этот Аста Зангаста! – взревели вдали ригелиане, доводя свою эпическую поэму до победного конца.
Раздались удары, выстрелы, звуки потасовки, яростные вопли. Двадцать охранников в полном вооружении промчались мимо окна Лиминга, спеша к невидимой свалке. Гомон продолжался полчаса. Потом постепенно утих. Повисшая вслед за этим тишина была почти осязаема.
Во время прогулки весь тюремный двор оказался в полном распоряжении Лиминга – больше никого из пленников не было. Мрачный и озадаченный, он слонялся взад-вперед, пока не наткнулся на Марсина, стоящего на карауле.
– А где остальные? Что с ними приключилось?
– Они нарушили дисциплину и потеряли уйму времени. Теперь их задержат в мастерских, пока они не выполнят дневную норму. Сами виноваты. Они нарочно затянули начало работы, чтобы уменьшить выработку. Мы даже не успели их пересчитать.
Лиминг ухмыльнулся ему в лицо.
– Кое-кому из охранников не поздоровилось?
– Было дело, – признался Марсин.
– Но не сильно, – подсказал Лиминг. – Ровно настолько, чтобы они почувствовали, что их ожидает. Вот и пораскинь мозгами!
– Что
– Только то, что сказал, – пораскинь мозгами. – Потом добавил: – Но с тобой-то ничего не случилось. Призадумайся и на этот счет!
Он лениво удалился, оставив Марсина в тревоге и недоумении. Потом шесть раз обошел двор, напряженно размышляя. Внезапное нарушение дисциплины, допущенное ригелианами, несомненно взбаламутило всю тюрьму, теперь суматохи хватит на целую неделю. Он ломал себе голову, чего они добивались. Может быть, они пошли на это, чтобы хоть как-то развеять отчаяние и тяготы жизни взаперти. От одной зеленой скуки можно решиться на самые безумные выходки.
На седьмом круге он все еще терялся в догадках, как вдруг случайная фраза Марсина обрушилась на него, как удар дубины: «Мы даже не успели их пересчитать». Черт возьми! Вот вам и повод для утреннего тарарама. Хоровое общество решило увильнуть от переклички. И причина их стремления избежать обычной процедуры могла быть только одна.
Снова отыскав Марсина, он пообещал:
– Завтра кое-кто из охраны пожалеет, что родился на свет.
– Вы что, угрожаете?
– Просто предсказываю будущее. Передай мои слова дежурному офицеру. Это поможет тебе избежать неприятностей.
– Ладно, передам, – сказал Марсин, заинтригованный, но все же благодарный.
События следующего утра доказали: он был прав на сто процентов, предполагая, что ригелиане – слишком трезвый народ, чтобы навлечь на себя синяки и шишки, не имея на то веских причин. Противнику понадобился целый день, чтобы прийти к аналогичному выводу.
Через час после рассвета ригелиан выгнали во двор, барак за бараком, группами по пятьдесят человек, вместо обычной нескончаемой колонны. Их пересчитали по пятьдесят, что было несложно. Но даже столь простая арифметика отказала, когда в одном из бараков обнаружилось всего двенадцать человек, причем все как один слабые, болезненные, раненые, словом, ни на что не годные.
Разъяренные охранники ворвались в барак, чтобы выволочь тридцать восемь недостающих. Но их там не оказалось. Дверь была в целости и сохранности, оконная решетка невредима. Охранники долго метались в панике, пока кто-то из них не приметил, что одна из плит в полу чуть-чуть сдвинута. Они подняли ее и обнаружили глубокую яму, от которой отходил тоннель. Один из охранников весьма неохотно спустился в яму, залез в тоннель и вскоре благополучно выбрался наружу, на порядочном расстоянии от стены. Стоит ли говорить, что тоннель оказался пуст.
Завыли сирены, по всей тюрьме затопали сапоги охранников, офицеры заорали противоречащие друг другу приказы. Словом, вся тюрьма превратилась в дурдом. Ригелиане получили сполна за то, что сорвали вчерашнюю перекличку и тем самым дали беглецам дневную фору. Заработали сапоги и ружейные приклады. Изувеченных и потерявших сознание оттаскивали в сторону…
Всю ответственность за побег свалили на старосту из провинившегося барака – высокого хромого ригелианина. Его схватили, допросили, приговорили, поставили к стенке и расстреляли. Лиминг этого не видел, зато отлично слышал хриплые выкрики: «На караул… целься… огонь!» и последовавший за ними залп.