Ближе к истине
Шрифт:
Вообще мы относились к творчеству друг друга строго и чуточку свысока.
У меня сохранились записи, что-то вроде протокола одного из творческих семинаров, датированные 16.10.1965 года. Обсуждали мы рассказы «Милитриса» и «Утренние гудки». Не помню чьи. В этом обсуждении приняли участие: Лавров, Николаев, Стариков, Дубровин, Кононов, Ротов. Кузьма Яковлевич сделал заключение. В своем заключении коснулся всех нас. Кое — кого похвалил, меня тоже.
Когда выступал я, Женя взялся вести протокол. Но не записал ни одного слова из того, что я говорил. «Забыл, старик, — сказал он. — Очень хотелось послушать тебя». Зато когда выступал Кузьма Яковлевич, он сделал такую запись: «Рогов находится
Он издевался надо мной, потому что Кузьма Яковлевич благоволил ко мне. Это между нами не почиталось. Мы все были ниспровергателями и гениями.
Кузьма Яковлевич понимал эту нашу слабость и относился к нам снисходительно и добродушно.
Однажды он пригласил нас, весь семинар, к себе на загородную дачу. Он и его жена приняли нас радушно. Угостили чаем. А мы вели себя, как мальчишки.
Кузьма Яковлевич замыслил эту встречу как продолжение семинарских занятий. Мы поняли это сразу и ста
рались уйти от делового разговора. Дурачились, отвлекая его внимание. При этом переглядывались между собой и перемигивались. Особенно «старался» Валя Смирнов. Самый талантливый из нас, как мы тогда считали. И в самом деле, это был талантливый человек, но запущенный, неорганизованный в быту. Маленького роста, тощий, похожий на мышонка, он был вечно голодный и одинокий. Но был тонкий стилист. Маг и чародей слова.
Кузьма Яковлевич проводил занятия продуманно и целенаправленно. На каждом занятии, кроме разбора наших сочинений, он рассказывал о классиках литературного мастерства, водил нас на «кухню» писателя, как мы выражались. Но больше нажимал на теорию. Сегодня о роли диалога в художественном произведении как выразительном средстве характеристики персонажа. Завтра об интерьере, или о пейзаже, или о внешности героев…
Женя во время таких разговоров откровенно скучал и отпускал негромко, так чтоб только я мог расслышать, колкие реплики в адрес преподавателя. К примеру, Кузьма Яковлевич говорит о том, что в художественном произведении нужно в соответствии с замыслом и одевать героя (героиню)… Женя шепчет мне: «А лучше раздевать…»
Между ним и Кузьмой Яковлевичем с первого дня установились подчеркнуто — корректные и в то же время какие-то антагонистические отношения. Роль ученика Женя терпел нехотя. Правда, и в учителя никогда не набивался. Мне кажется, уже тогда, в годы учебы в Литинституте, он хорошо знал жизнь и свое дело. И жил как бы с опережением. Иной раз мне даже казалось, что он уже прожил одну жизнь и вернулся в молодость, чтобы теперь с молодыми силами и мслодой >нерггей рассказать о прожитом.
Повесть (Грибы на сфа; ьте» была опубликована в «Подъеме» в май июньс. ом i омерэ в 1964 году. То есть менее чем через год после нашего поступления в институт. Значит, в то время, когда он скучал на лекциях и творческих семинарах в первую нашу осенне — зимнюю сессию, повесть была уже написана и одобрена, как потом станет известно, самим Гавриилом Троепольским.
Конечно, чтобы написать такую повесть, надо обладать талантом. «Грибы на асфальте» написана мастерски.
А мы еще ничего не знаем, и Женя нам ничего не говорит. Мы сидим с ним на занятиях творческого семинара, слушаем о том, что в художественном произведении каждая деталь должна играть на замысел. Я воспринимаю
это как должное, как учебу. А Женя похехекивает. Он уже все, оказывается, знает. Для него это азбучные истины. Хотя литературному мастерству его никто не учил. А он откуда-то все знает. Он уже автор «Грибов…» Очевидно, это и был тот случай, когда мы говорим: дано свыше.
Я лично удивлялся такому его снисходительно — насмешливому отношению к занятиям
Я иду впереди, Женя следом. Мы не торопимся, любуемся бесконечным разнообразием картин природы, дышим свежайшим воздухом, глядим на горы, которые медленно обходят нас слева; слушаем биение речки внизу, и я еще не знаю, что через два года буду с волнением читать Женину повесть обо всем об этом. Буду узнавать эти места, эти картины, людей, дожди; вспоминать диковинные мысли, сопровождавшие нас в походе, чувства. Удивляться и еще раз удивляться способности друга видеть все это, запоминать, переосмысливать и воплощать в художественные образы; способности подмечать детали и подчинять их общему замыслу произведения, как тому учили нас в институте.
Вторую ночь мы с Женей провели в станице Эриванской.
На подходе к станице действительно познакомились со стариком и старухой, которые пригласили нас к себе на ночлег. Ночевать в доме мы сразу наотрез отказались. Но если они разрешат нам поставить палатки в саду — мы с удовольствием. А познакомились со стариками так. Часу во втором дня решили устроить привал с обедом. Как раз вышли на покатый безлесный склон, где была скошена трава и уложена в валки. Женя лег ничком на сено и стал блаженствовать, наслаждаться запахом горного разнотравья. Потом увидели старика и старуху, косивших недалеко от нас. А до этого они, наверно, отдыхали под копной. Старик подошел к нам. Он был в сатиновой рубахе, заправленной в хэбэшные брюки в полоску; почему-то в шерстяных носках, натянутых поверх штанин, и в калошах, подвязанных веревочками.
Мы угостили его спиртом и бутербродом с тушенкой. Подошла и старуха. В просторной юбке и кофте крупным горохом. На голове косынка, повязанная по — крестьянски.
Что, да кто, да откуда и куда? Настороженные сначала, под конец нашей беседы они прониклись к нам доверием и участием. Пригласили к себе на ночевку и рассказали, где живут: речку перейти, сразу слева крайний дом. Вместо забора — каменная кладка.
Старуха Жене показалась игривой, а старик жмотистым. Почему, я затрудняюсь сказать. Ибо ничего такого я не заметил. Обыкновенные старик со старухой. Приветливые, участливые. Может, в тот момент Женя уже придумал своего Василия Петровича — «естественного человека», который живет на доходы натурального хозяйства и который сам по себе? И сын таков. Его зовут Петр Васильевич. (Заметим — отца Василий Петрович, сына — Петр Васильевич). От перестановки слагаемых сумма не меняется. Их хата с краю… В буквальном и переносном смысле. Жене нужен был прототип. И он перекроил простого и добродушного, общительного, доверчивого, гостеприимного старика в этакого Кащея Бессмертного…
Забегая немного наперед, скажу, когда мы уходили из Эриванской, — это было наутро следующего дня, — на краю станицы, на отшибе увидели приветливый добротный дом с прилегающим огромным приусадебным участком с ульями. Возле ульев возился человек. Он был в сапогах, в куртке — безрукавке и в шляпе с навесной сеткой. Сетка откинута с лица. Мы спросили у него, по какой дороге нам идти в Адербиевку (следующая станица по нашему маршруту). Он молча взмахнул рукой и отвернулся. На вторичное наше обращение вообще не ответил. Женя проворчал: «Кулак недобитый». И теперь мы совсем по-иному увидели большой добротный дом, который, конечно же, построен на дурничку — лес рядом, — и необъятный приусадебный участок, который хозяин, конечно же, сам себе нарезал, и его самого, живущего припеваючи и оттого, наверно, очерствевшего — мне хорошо, а остальные перебьются.