Близкие люди
Шрифт:
Чашка мелко дрожала у нее в руке, кофе плескался о белые фарфоровые берега. Степан отвернулся, чтобы этого не видеть.
Господи, еще три дня назад он мечтал на ней жениться и был совершенно уверен, что, если женится, все в его жизни и в жизни его сына наконец-то встанет на свои места, а она так хладнокровно обманула его!
— Ну ладно, — сказал Чернов торопливо. Он опасался, что Саша чем-нибудь себя выдаст, и тогда положение будет не спасти, — раз так, то я первый отчитываюсь. Значит, уехал я часа в три прямиком на Профсоюзную. Там я
— Куда? — переспросил Степан недоверчиво. Он отлично знал, что Черный дачу свою ненавидит и почти никогда на ней не бывает. Дача была передана в полновластное тещино владение, а Чернов в нее только деньги вкладывал.
— На дачу я поехал, на дачу, — повторил Чернов, несколько повысив голос, — чего это ты так изумился? Я с женой в очередном разводе.
— Внеплановом? — удивился Степан. Про семейную жизнь Чернова он тоже все знал. — Вроде у вас развод по плану на начало лета намечался?
— Намечался на начало, а получился сейчас. Но мы из графика не выйдем, мы в начале лета опять разводиться начнем…
У них был такой юмор, и всю жизнь они отлично понимали друг друга.
Ну и как жить, если подозревать даже самых близких?
Таких близких, как Черный, который хоронил Степанову мать, взяв на себя все, что нужно в таких случаях. Степан беспробудно и мрачно пил, а черновские родители на своих шести сотках откармливали клубникой его сына Ивана.
Как жить, если окажется, что он, Павел Степанов, тридцати восьми лет от роду, ничего не знает о жизни и о людях вокруг него?!
— Сашка позвонила, когда я уже почти к дому подъехал. От Профсоюзной до моей дачи как раз полтора часа езды, ну и я в магазин заезжал, за водкой там, за колбасой… Я повернул и в обратную сторону поехал. Вот и все дела. Остальное при тебе происходило.
Степан зачем-то потрогал плоскую голову рабочего, к которой была намертво прикручена каска.
— Белов, теперь ты.
— Ну ты даешь, Степ… Ладно. Дознание так дознание. Я приехал из Сафонова где-то около часа. Потом обедал. Потом поехал в «Линию график». — Так называлось агентство, которое разрабатывало фирменный стиль для «Строительных технологий». Агентство было не из последних, поэтому, как правило, не гора шла к Магомету, а именно Магомет к горе. — Там я с дизайнерами кофе пил часа три, наверное. Кофе пил и макеты смотрел. Шесть забраковал, а четыре тебе привез на согласование, вон они в портфеле лежат, можешь проверить, раз уж у нас дознание… Потом в офис вернулся и до полвосьмого бумажки разбирал. Потом уехал.
— Домой?
— Нет, — буркнул Белов и покосился на Петровича, который сидел в кресле, сдвинув пятки по стойке «смирно», и курил из деликатности в кулак. От его сигарет в комнате образовалась нестерпимая махорочная вонь. — К любовнице. Надеюсь, ее телефон ты у меня требовать не будешь?
— Пока не буду, — пообещал Степан. По крайней мере Белов не
Иногда, чтобы не видеть физиономий друг друга, они усаживались с «текучкой» в переговорной.
— Тут, конечно. Вас не было никого, все тихо было, спокойно…
— Дверь, когда уезжал, за собой запер?
— Я ее всегда за собой запираю. Тем более я знал, что никто из вас уже не вернется.
— Сашка?
Она встрепенулась и посмотрела на Степана несчастными и отчаянными глазами. Платиновые волосы были заправлены за уши. Уши горели малиновым огнем и казались до того раскаленными, что Степану захотелось убрать от них волосы подальше — как бы не вспыхнули.
Черт побери все на свете!..
— Я была здесь, — сказала она и зачем-то взглянула на Чернова, — я была здесь целый день. Из своего кабинета почти не выходила. Когда пришли уборщицы, полчаса с ними проговорила. На них программисты жалуются, что они от усердия все время шнуры из гнезд выдирают, и компьютеры «виснут». Ну вот… Потом представительские расходы считала, что-то мне показалось, что мы очень много за март истратили, запуталась совсем, снова начала… А потом откуда-то дым повалил, и Миша прибежал Калинин, программист, сказал: «Сашка, кажется, мы горим!» Я выскочила в коридор, ну а дальше все известно…
— Петрович, — попросил Степан, — возьми ты, Христа ради, пепельницу! Ты бы еще в карман стряхивал, честное слово!
Саша встрепенулась, чтобы ринуться за пепельницей, но Чернов ее опередил. Он взял со своего стола тяжелую малахитовую пепельницу и сунул ее прорабу. Виновато улыбаясь, прораб неловко затушил в ней сигарету.
— Такой красоты вещь, — посетовал он в пространство, — ее в руки-то взять боязно…
— А чего ее брать? — весело сказал Чернов. — В нее курить нужно, а не в руках носить!
Что-то не то было с этой пепельницей.
Что-то с ней явно было не то, и Степан взялся рукой за лоб, торопясь сообразить, что именно. Саша ему мешала — смотрела в пол, теребила в пальцах какую-то бумажку, сворачивала, разворачивала. Пальцы были длинные и розовые, с ногтями, похожими по форме на миндальные орешки. Кольца посверкивали благородно и неярко. Чернов тоже смотрел на ее пальцы, и на лбу у него собрались морщины.
— Мне тоже рассказывать, Павел Андреич? — спросил прораб, откашлявшись. — Или не надо?
— Ты, Петрович, можешь ничего не рассказывать. — Сделав усилие, Степан отвел глаза от Сашиных пальцев и снова посмотрел на пепельницу. Ну что, что с ней могло быть не то?! — Про тебя мне все ясно. Ты среди ночи вздумал роман писать, а тебе бумаги не хватило. Правильно говорю?
— Ты всегда правильно говоришь, Андреич, — пробормотал прораб смущенно, — в самый корень смотришь.
И все замолчали. Только Чернов, шумно фыркая, тянул из кружки кофе.
— Тебе в твоей армии не объяснили, что так фыркать неприлично? — не выдержал наконец Белов. — Или там все так делают?