Близкий враг
Шрифт:
Женя задумалась: пока не было родителей, она могла заглянуть в сервант. Там лежала часть документов, включая военный билет отца. Все же интересно узнать, что есть правда: служил он в армии или нет? Женя взяла ключ из вазы и быстро открыла левую дверцу серванта. Нижний ящик был закрыт. Остальная часть была раздела стеклянной полкой. На верхней ее части стояла ваза с не очень важными документами: важные лежали у матери в шкатулке. Женя аккуратно стала поднимать их: старые пенсионные удостоверения, книжки и ещё всякая всячина. Ага! Вот и военный билет отца.
Женя вспомнила два рассказа отца о службе в армии, так несхожих с рассказами матери. Отец уверял, что он был на очень хорошем счету у командира, и его чуть ли не взяли учиться на лейтенанта. Мать уверяла, что отец был глубоким алкашом, от которого командиры не знали как избавиться: даже придумал, как варить брагу и спаивать часть. Его отец бал вынужден забрать его досрочно. чувствуя досаду от того, что ее уловка не удалась.
Была, впрочем, и ещё одна история. Однажды он рассказал Жене, что во время его службы, девушка сослуживца изменила своему жениху. Они с ребятами решили отомстить. Положили его на стол и встали в почётном карауле. Так и сфоткплись. А ей отправили карточку: мол, пока ты, тварь, развлекаешься, он геройски погиб в Чечне. Что тут началось! Его родители подняли шум на всю часть. Едва замяли скандал. Якобы…
Женя положила билет отца. Что ни говори, а проверить обе версии не было возможностей. Где, к тому же, гарантия, что хоть одна из этих версий верная?
***
Женя не привыкла долго спать, тем более, что кресло к этому не располагает, так что как с будильником, так и с распорядком дня проблем не возникало никогда.
Помешивая черный кофе — а у Евгении никогда не проходило утра без кофе — Морозова смотрела в окно. На улице только начинало светать. Тихо. Сейчас ей идти в школу, ге обстановка кажется столь же спокойной и тихой. Но только кажется.
Об общении с Ромкой, конечно, не стоило и думать, да и вопросы возникают куда сложнее и интереснее. Как себя проявят остальные ученики — с кем будет легче найти общие темы для общения, а то и дружбы?
– -, а главное — преподаватели? Женя помнила довольно необычный, даже удивительный, вопрос «англичанки» и непредсказуемый ход урока «литераторши». Все это напоминало некую завесу, приоткрыть которую Евгения еще не могла. Собрав быстро портфель, Женя, прослушав наставления матери, нырнула в утреннюю прохладу сентября.
На уроке литературы главной темой оказался Пушкин. «АВ» оказалась на высоте и написала мелом некий эпиграф к уроку — «Не мастерство,
— Женя, тетрадь должна на моих уроках лежать горизонтально, — Морозовой показалась, что она улыбалась как-то слегка натянута. — семь клеток слева ты отчёркиваешь на поля. Так удобнее записывать лекцию.
— Да…. Хорошо… — пробормотала Женя. Понимая, что писать придётся много, девочка надела очки.
Писать, однако, к удивлению Жени, пришлось довольно мало. «АВ» приступила к длительной лекции на тему, что Пушкин был не просто талантом, а гением, именно гением, понимание чего просто недоступно простым смертным. Гении кажутся серости, обывателю и даже просто трудяге странными и ненормальными, но они гении, ибо нормальность есть категория серости и толпы. Толпа вообще чрезвычайно агрессивна: она мечтает смять и растоптать того, кто не как все, кто талантлив, и тем более гениален. Именно поэтому толпа придумала нормальности: чтобы все были, как она.
К середине урока Женя ощущала, что она начинает тихо ненавидеть Пушкина.
Алена Витальевна на этом, однако, не остановилась. Дальше последовал смачный рассказ о странностях Пушкина. Что он всегда вставал поздно. Что он много пил и гулял, обожал женщин. Что он был страстным картежником. Но он был гением. Так расставить рифмы и стихи мог только волшебник, а не мастер. Впрочем, и многие трудяги тихо ненавидели бы его, как Сальери Моцарта.
Евгения с интересом посмотрела на аккуратно делавшую пометки Юлию и на качавшего головой Василька. Теперь она начинала лучше понимать свой новый класс. Если им на каждом уроке литературы внушали, что гении необычны и возвышаются над серой массой, то неудивительно, что многие из них в душе считали себя гениями. Ну, по крайней мере, не простыми смертными. Отсюда, собственно, и шли все эти вечные усмешки, смешки, недомолвки.
— Пушкин, заметьте, обо всем важном говорит как бы «между прочим», — продолжала с улыбкой Алена Витальевна, — качество гения. В «Евгении Онегине» он отмечает все «между прочим»; и об этом сказал, и об этом. И получилась у него такая… гениальная болтовня… — пожала она плечами и снова улыбнулась.
Женя поправила очки: она никак не могла понять, что именно ей нужно записывать. Она что-то записала про гениев… про волшебство и мастерство…. но не записывать же в самом деле, что «Евгений Онегин» гениальная болтовня?
Пушкин, как все гении, не тратил много времени на стихи, — продолжала Алена Витальевна. — Гению не нужно много времени, чтобы сделать нечто. Специфика гения в том, что ему доступно волшебство. То, что доступно немногим.