Блудное художество
Шрифт:
– Господин Архаров не встречался с марсельскими матросами и с парижскими грабителями, - возразил Клаварош.
– Я видел, как он бьется. Когда дерутся на кулаках, подходят слишком близко к сопернику, и тут в опасности колени. Знаешь, как устроено твое колено?
Отродясь Федька об этом не задумывался. Двигается, разгибается, чего еще?…
Клаварош велел ему ощупать сустав и растолковал, что место это у бойца весьма уязвимое. Стопа тоже уязвима - там много мелких косточек, поломаешь ненароком хоть бы мизинчик - и хромай месяц, а то и поболее, и сие в драке следует учитывать.
Федька лишь восхищенно кивал. Запомнить все сие махом было невозможно - да он и не пытался, он просто наслаждался новыми заниями.
Федькин мир был прекрасен. Если не считать месяцев, проведенных в остроге, и службы в мортусах - хотя даже в этоц службе он находил приятные стороны и занимался ею от души. Федька знал, что в мире есть зло, боролся с этим злом, но относился к нему скорее пренебрежительно, хотя мошенников и воришек на торгу ловил азартно. Ему недоставало ощущения полета - он мог быть счастлив лишь в погоне за чем-то неземным.
Хитрое искусство Клавароша было пока непостижимым - и приводило в восторг еще и потому, что душа предвкушала множество побед и приключений.
Варенька была недостижима - и он любил ее, даже не помышляя, что когда-то прикоснется к ее руке.
День у Архарова выдался суетливый - как и всякий день накануне грандиозного праздника. А тут еще князь Волконский позвал зачем-то короткой запиской. Пришлось ехать.
Оказалось - обычнейшее воровство. В благородном семействе пропали драгоценности. Шум поднимать не хотят, потому что хозяйка дома убеждена - камушки стянула племянница, которую держат из милости. Надобно побеседовать с племянницей и убедить ее вернуть драгоценности. У обер-полицмейстера такие вразумления хорошо получаются.
– Пусть ее ко мне в контору привезут, - сказал Архаров.
– Там она и без тонких намеков сама все выложит.
– К княгине зайди.
– Зайду, засвидетельствую почтение.
Лицо князя, когда он попросил Архарова посетить свою супругу, было каким-то подозрительным. Следовало ждать подвоха. Он и явился во всей своей красе.
– Николай Петрович, поехали бы вы с нами в маскарад, право!
– сказала Елизавета Васильевна.
– И костюм вам иной не надобен - пошлем за черным капуцином, а маска у нас сыщется.
Спорить с княгиней Архаров не любил - на это и рассчитывал Михайла Никитич.
– Николай Петрович, и я вас прошу!
– добавила Анна Михайловна.
– Мы с Петрушей там встретиться уговорились, а матушка ведь за нами по залам бродить не станет. Вот и будете ей кавалером!
Архаров ощутил острейшую обиду.
Князь Голицын, его на четыре года старше, для этой вертопрашки жених возлюбленный, а обер-полицмейстер, что ей по годам куда как больше подходит, - кавалер для матушки! Черт ли этих девиц поймет…
Архаров не мог не признать - красоты князь был необыкновенной, пусть
Странным ему казалось, что фарфоровая белизна княжеского лика и розовый цвет щек, которые, будучи замечены у любой дамы, непременно наводили бы на мысль о белилах и румянах, у Голицына смотрились вполне натурально - как будто иным он и быть не мог. Архаров даже удивлялся - как же в походе, где по три дня не умываешься и парасоли от солнечных лучей над тобой денщик не держит, он сохраняет эту белизну?
С другой стороны, красота князя столь обрадовала государыню, что та невольно воскликнула: «Да он же хорош, как куколка!». Много ли Москве надо, чтобы прозвище навеки прилепить? Боевого командира иначе уж не звали, как «князь-куколкой» - правда, в глаза не осмеливались. Архаров готов был Бога благословить за свою неудачную образину - она спасла его от нелепого прозванья. И ведь потомство Голицына обречено - до седьмого колена их будут звать «Голицыны-куколки». Уже истлеют в могиле последние, кто помнил, что предок отличался неземной красой, а им все «куколками» быть…
Умная Елизавета Васильевна поняла, что дочка сморозила глупость.
– Вы нам во многом отношении будете там полезны, - тут она отступила несколько назад, словно приглашая Архарова уединиться с ней в дальнем углу гостиной. Он пошел следом и услышал не то чтобы совсем неожиданную, но все же смутившую его новость:
– Ее величеству угодно, чтобы мы взяли с собой в маскарад девицу Пухову. Мне Брюсша конфиденциально передала.
– Прелестно… - невольно произнес Архаров. Голос, впрочем, понизил.
Вопросы были излишни. Государыня, тщательно следившая за розыском по делу Пугачева, непременно знала и о проказах князя Горелова, и о его намерении жениться на девице, могущей, по его мнению, оказаться впоследствии родной дочерью покойного государя и ныне здравствующей государыни. Немудрено, что она хочет взглянуть наконец на этакое диво.
Странно, что ранее она не проявила любопытства к диву.
Что это было - тонкое притворство или доказательство, что девица не имеет никакого отношения к царскому потомству?
– И я была бы спокойнее, видя вас рядом с собой и с Варенькой, - завершила свою мысль княгиня.
– Кто и защитит ее, коли не вы?
Архаров задумался.
– А что, ваше сиятельство, много ли девица Пухова выезжает?
– спросил он.
– Памятуя ваше наставление, я стараюсь, чтобы она больше сидела дома, да она и сама невеликая любительница разъезжать с визитами да по лавкам, - отвечала княгиня.
– И ездить ей особо не к кому. У себя она принимала только двух дам, княжну Шестунову да княжну Долгорукову. Марья Семеновна приезжала раза три или четыре, а госпожа Долгорукова - один раз, я полагаю, желала убедиться, что Вареньке у нас плохо, что мы ее морим голодом и нарочно на сквозняк выставляем.