Blue Strawberry
Шрифт:
– Что же такое душа?.. – Повернулся он к Орихиме всем лицом. – Наверное, это вырванное сердце, приходящее на помощь… – Его слова коснулись спящей на коленях Иноуэ временной синигами.
Затем отрешенно-осознанный взгляд обратился к Гриммджоу, вздрагивающему от разрывавшей плоть глубокой раны, но не сводившего своего тревожного взора с лица Куросаки.
– А может душа… это полные ненависти глаза, в которых ожила надежда…
Зрачки Джагерджака расширились и уставились на Улькиорру, отказываясь верить, стыдясь и даже негодуя за столь обжигающую слух правду.
Орихиме заплакала беззвучно, не позволяя
– Женщина-а… – Выдохнул Улькиорра и протянул к ней свою руку.
«Ты не боишься? Ты останешься рядом? Ты простила?..» – Столько много вопросов и так мало времени.
Иноуэ робко, но тут же потянулась к нему в ответ.
«Ее рука не успевает соприкоснуться со мной и, перебирая пальчиками в воздухе, сантиметр за сантиметр, тянется к моему лицу… Эх… Хорошо…»
Улькиорра тяжко выдыхает, закрывая глаза от невыносимо приятной картины. Он наконец-то прозрел, и ради этого долгожданного знания созерцание больше не требовалось.
– Душа… Это ее рука, тянущаяся ко мне… – Прошептали в развевающий ветер губы.
====== XXVII. БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ: ВЕЧНАЯ НЕСОВМЕСТИМОСТЬ ======
Кровь понемногу останавливалась, а, значит, ясность мышления, не затуманенная болью и злостью за свой проигрыш, могла сосредоточиться на чем-то ином. Гриммджоу не избрал ничего более подходящего, как наблюдать за маленькими пальчиками Иноуэ Орихиме, которые с особой нежностью перебирали огненно-рыжие пряди Куросаки и касались ее лица. Персиковая кожа, легкий румянец, плавные черты. Вечно суровые брови, сдвинутые на переносице, сейчас походили на расправленные крылья альбатроса, парящего в полете. Черные контрастные ресницы и расслабленные веки укрывали мирно спящие глаза – похоже, бесконечные битвы и во сне наконец-то решили оставить синигами в покое.
Гриммджоу не мучили сны о прошедших сражениях. Никогда. Его бессердечность не хранила в памяти лица погибших от его руки врагов: арранкар слишком презирал тех, кто ему проигрывал, а это было абсолютное большинство соперников, с которым сталкивала его судьба. Будут ли ему сниться Куросаки, Ннойтора, Улькиорра, потрепавшие его изрядно за последние несколько дней, Гриммджоу не знал. Он вообще спал редко. Скорее, просто забывался на короткое время, проваливаясь в какую-то бездонную пустоту, в которой не было места ни снам, ни воспоминаниям, ни сознанию.
И все же сейчас за сон он отдал бы многое. Обездвиженный, он просто не имел занятия, которым спасала себя та же Орихиме от бездействия. Касание ее пальчиков к постепенно оживающей Куросаки не то успокаивало ее, не то вводило в какой-то транс, пока ожидание пробуждения подруги становилось невыносимее с каждой новой секундой.
Джагерджак не любил ждать, привыкший получать все и сразу, действовать, а не прозябать, осознавая, что от тебя ничего не зависит. Сейчас время в этом месте замерло, застыло, зависло, как приросший к черному небу месяц. Это раздражало Гриммджоу, сдавливало безысходностью и без того отяжелевшую от боли израненную грудь. «Как она вообще еще могла заживать после всех этих роковых ударов? Немыслимо… Наверное, пресловутые девять кошачьих жизней – это не миф, раз я продолжаю дышать снова и снова».
Секста недовольно простонал
Его голубые глаза тоже устало закрылись. Черное неприветливое небо Уэко Мундо не нуждалось в красках, лишь в неизменно монохромной картинке серебряного пороха рассыпавшихся пустых, и черной глади, его оттенявшей.
– …Разрешите, я все-таки вам помогу, Гриммджоу-сама, – робко обратилась Иноуэ.
Секста поморщился: какой же приторно-сладкий голосок был у этой девчонки! И это ее постоянное «Гриммджоу-сама», как и «Куросаки-кун»… Похоже, ее невозможно переучить, как и заставить что-то сделать. Он вздохнул. Лежа к ней макушкой и не видя ее лица, он мог представить ее умоляющее выражение глаз, вновь и вновь предлагавшей ему совершенно ненужную помощь.
– Ты ЕЙ лучше помоги, – сердито рявкнул арранкар. – А то что-то долго она у тебя не очухивается.
Орихиме мягко улыбнулась:
– С Куросаки-тян все хорошо… – Она пригладила непослушную рыжую челку. – Ей просто нужно отдохнуть, чтобы восполнить запасы духовной силы.
«Немудрено… После такого-то…» – Подумал Джагерджак.
Перед его глазами до сих пор стоял образ того бездушного и безжалостного чудовища, которое преобразовалось из ее внутреннего пустого. Сложно было представить, как ей удавалось сдерживать в себе такую мощь, ведь тот Пустой выглядел абсолютно неуправляемым и даже неистовым, лишенным абсолютно каких-либо чувств и принципов. «Полная противоположность своей хозяйке», – невольно сравнил Гриммджоу, ведь Куросаки сражалась так же благородно, как и искусно, отчаянно отказываясь до последнего использовать любую из своих превосходящих сил, а в особенности – эту, бездумную и бесконтрольную.
За накатившими мыслями Гриммджоу не заметил, как Иноуэ подпустила к нему своих фей для исцеления. Когда теплые приятные ощущения стали покалывать тело, избавляя от въевшейся боли, груза потрясений и недееспособности, Гриммджоу лениво открыл глаза.
– Я же просил тебя не делать этого, женщина, – спокойным голосом произнес Джагерджак, хотя в нем, несомненно, скользили резкие недовольные ноты.
– Да, но я не могу оставаться в стороне, если кому-то плохо. – Не менее спокойно ответила Орихиме.
– О-ох… – Вздохнул он. – Какая же ты все-таки дура, ведь я враг тебе… И Куросаки я враг… И тем синигами, которые сражаются сейчас внизу… Твое великодушие может для всех вас обернуться трагедией.
– Это вовсе не великодушие, – возразила девушка.
– А что же?
– Благодарность… – сказала она тихо, почему-то краснея.
– За что?..
– За Куросаки-тян… Если бы вы не появились, то…
– Не делай из меня героя, ты прекрасно знаешь, что я делаю это только из корысти. Куросаки – моя… – Его зрачки вспыхнули, а язык запнулся на выпорхнувшей из уст двусмысленности. – Она – мой враг. И только я один убью ее однажды и не позволю сделать это никому другому.