Blue Strawberry
Шрифт:
Пленница вскрикнула, заметив на челе Куросаки побежавшие потоки алой крови. Та машинально и грубо утерла их, взлохмачивая рыжую мешающую челку. Огонь бушевал в глазах, в сердце и в теле. Хичиго, вырвавшийся из обиды, вновь негодовал внутри в унисон ее ярости, требуя немедленно выпустить его наружу.
«Рано… Погоди… Не здесь… Не при ней…» – Ичиго посмотрела на и без того напуганную побледневшую подругу, едва сдерживающую себя от слез. Она несомненно думала о нем, но не о себе, боясь вызвать в своем защитнике лишнее беспокойство и несвоевременную жалость.
Улькиорра проследил за взглядом врага и покосился назад. Взглянув через плечо на Орихиме, он подумал, неужто все эти чаяния Куросаки из-за этой девчонки?
«Хм, какая нелепость», – подумал Куатро. Совершенно непонятная и недопустимая вещь для арранкара, созданного лишь для того, чтобы убивать и выполнять волю только своего повелителя.
В мертвецки-белых пальцах раздулось еще большее серо, и следующая огромная зеленая сфера вновь поспешила угодить в противника. Прогремевший взрыв невероятной мощности сотряс здание, срывая пол под ногами и разнося колонны в зале в груды обломков.
– К-куросаки… кун?! – Наполнились горькими слезами большие серые глаза.
– Что такое, женщина? – Улькиорра посмотрел на нее, недоумевая, и стал приближаться.
Разве она не понимала, что пришедшего сюда человека ждала только смерть. Неужели она была настолько глупа, что верила в его победу, настолько глупа, что до сих пор надеялась на их спасение?.. Бледная кисть непроизвольно потянулась к ее слезам на щеке, но резкая, резанувшая плоть, боль откинула руку назад.
Куросаки, слегка потрепанная, но с несломленным гордым взором, уже стояла перед арранкаром, и теперь упиралась своим занпакто тому в грудь.
– Я же сказал… Убери от нее свои лапы, чудовище!
– Чудовище? Хм… – Губы Улькиорры невольно опустились уголками вниз. – Тогда…
Эспада живо вылетел наружу, пробивая заметную дыру в стене башни. Оторопевшая Куросаки, тем не менее, также молниеносно бросилась к проему и увидела, как Куатро устремился куда-то ввысь, за пределы купола Лас Ночес.
– Что он задумал?! – Нахмурилась синигами, но, не теряя ни минуты больше, подалась в погоню.
– Куросаки-кун!!! – Не успела Иноуэ подбежать к проему, как увидела над собой лишь удаляющуюся вверх фигуру Ичиго, на ходу надевавшую маску Пустого. Темная злобная реяцу обдала ее жаром.
Бой обещал быть разрушающим…
====== XXIII. ГРИММДЖОУ И ЧУВСТВА: ПУСТЫННЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ======
Гриммджоу не знал, сколько времени он провел вот так, лежа без движений. Его тело затекло во всех суставах и мышцах, но поднявшись, арранкар не без удовольствия отметил, что все его раны, по большей мере, затянулись. «Хм, проклятая кошачья живучесть не дает никак умереть». Конечно, при помощи той рыжей девчонки все заживало бы куда быстрее и без следа, но гордость и злость не позволяла ему больше принимать помощь от кого-либо из людей. Возможно, тело Джагерджака еще и было слабо, но просветлевший разум отчетливо выдал: отныне он ненавидел все человеческое отродье и отнюдь не беспричинно.
Все дело было в НЕЙ… Хм, один-единственный человек, который разжигал вселенскую ненависть. Теперь все упиралось в НЕЕ, все говорило о НЕЙ, и весь мир живых рассматривался только через ЕЕ призму, сверкавшую прежде, как искрящийся невероятной силой кристалл, а теперь помутневшую от одной мерзкой уничижительной лжи.
Секста не переставал тяготиться случившимся все это время. Когда лежал к ней спиной, когда стонал от боли, когда спал, когда дрожал от озноба, когда содрогался от вспышек реяцу по всему Лас Ночес, когда пытался прислушаться, принадлежала ли она ей или нет. Однако найти объяснения мотивам столь странного для любого живого существа поступка ему так и не удалось. Как Куросаки, с таким врожденным благородством и непоколебимой честью, смогла пойти на столь омерзительную вещь, как ложь? Это было так подло, так недопустимо, так противоестественно
«Не понимаю…» – Шепча и качая отрицательно головой, Гриммджоу продолжал просто идти дальше. Он двигался бесцельно, просто перебирал ногами, меряя бесчисленными шагами серебристо-белый песок. Лас Ночес давно сменился пустыней Уэко Мундо, а он все шел и шел дальше, не глядя вперед, не оборачиваясь назад, не обращая внимания на одинокий месяц в высоком небе, не замечая пустых, которые с боязнью провожали взглядом “шестерку” на его спине.
Он шел в своем привычном одиночестве, опостылевшем за тысячи лет, но не приносящем и сотой части той боли, пролившейся ядом в его теле от шокирующей правды. Она заставляла кровь пульсировать в висках отбойным молотком, отчеканивая одни и те же фразы: «Куросаки – женщина», «Она победила», «Сражалась нечестно», «Я – слабак» и «Гриммджоу – ты полный идиот!» Воспоминание последней битвы прокручивалось в голове сотни раз, и весь тот флер призрачной справедливости исхода сражения разбивался о фигуру женщины, возвышавшейся над побежденным Гриммджоу. С каким же презрением, видно, она думала о нем? С каким же упоением, очевидно, преисполнялась своим превосходством? С какой жалостью, наверное, удерживала свой меч от последнего удара…
«Не-на-ви-жу!» – Прорычал Секста, проклиная день, когда повстречал Куросаки Ичиго, хотя именно он и встал первым на ее пути. А все проклятая вспыльчивость! И его неуемная жажда крови и сражений. Ну, и желание выпендриться, конечно…
«Эх, надо было еще тогда, в Каракуре, прикончить ее в самом начале…» Гриммджоу унесся воспоминаниями в тот далекий день, когда впервые скрестил мечи с таким же свихнутым на силе и сражении рыжим пареньком, который и сам еще не понимал этого… Именно сила, только просыпавшаяся где-то в глубине тех испуганных, но упрямо не желавших сдаваться, глаз, остановила его, Гриммджоу Джагерджака, самого безжалостного убийцу, чтобы не вырвать сердце тому неопытному временному синигами. Секста решил подождать, когда тот повзрослеет, окрепнет, и, вооружившись своими силами, не противостоя инстинктам, придет к нему сам и продолжит начатое ими сражение.
«Да… Тот день стоил ожиданий…» – Гриммджоу, к своему изумлению, заговорил об их решающей битве, как и прежде, до рассекречивания Куросаки, с особым пиететом, с трепетным замиранием сердца, с щемящей болью во всех ранах, оставивших след на его теле. Конечно, это было здорово, почувствовать не скуку, а настоящий азарт в борьбе, столкнуться с равной силой, которая не заставляла тебя сдерживаться или изворачиваться. Куросаки стала единственной, кто сражалась с ним на равных, кто действовала так похоже и с таким же упоением, что и он… Мужчина ли, женщина ли – какая разница? В тот момент Гриммджоу наслаждался соперником, в котором без труда читал такой знакомый бешеный восторг от резни в его желтых зрачках и столь же желанную и неуемную волю к победе в его глазах карамельных…
Последние ярко возникли в его памяти. Сначала из времени все той же первой встречи, когда он неистово избивал синигами, а его глаза продолжали смотреть так, будто считали, что еще смогут его победить... Потом те же глаза, вспыхнувшие ярким огнем нетерпения и требовательности, когда Тоусен прервал их ознакомительную схватку... Затем снова и снова, встречаясь в бою, эти карамельные глаза не теряли дерзости и некоторой надменности, вызывавшие в противнике лишь желание отвечать и проучить их самоуверенного хозяина... «А, может, они всегда так смотрели?!» Хотя нет… Гриммджоу вспомнил глаза Куросаки, как раз, в тот момент, когда они, едва теплые, мучительно медленно теряли свой прежний запал, свой жар, свое солнце, отдавая его куда-то ввысь безучастного голубого неба Лас Ночес, фальшивого, как и вся природа Куросаки…