Блю из Уайт-сити
Шрифт:
Тони возвращается к нам, насмешливо фыркает и идет прочь вдоль по Голдхок-роуд. Сжимая в руке бумажку, я оглядываюсь на такси и вижу: к машине подошли два огромных татуированных болельщика «Рейнджерс» и озадаченно уставились на то место, где еще недавно стояла их кружка. Заметив это, Нодж припускается вслед за Тони, почти догоняет его и шепчет что-то сквозь зубы. Мы с Колином тоже спешим ретироваться.
— Это было не их пиво, — говорит Нодж.
Тони ничего не отвечает.
— Да и машину они даже не поцарапали. — Нодж прибавляет пару децибелов: — Слушай, глупо это. Прям как маленький.
Тони по-прежнему молчит, но замедляет шаг, чтобы Нодж поравнялся с ним:
— Мог бы просто попросить их отойти.
Тони
— Слушай, Нодж, рот закрой, а? У них так и так ничего хорошего на уме не было. Типичная банда на ночном промысле. Пошли поедим и забудем это дело, ладно? В новом индийском заведении вкусно, говорят, офигительно.
При этом Тони даже не оборачивается, а знай себе топает вперед. В интонации, с какой он произносит эти слова, нет ни тени вызова — они у него звучат совершенно нейтрально. В принятой между нами манере общения это сходит за извинение. Нодж слегка задумывается над сказанным Тони и решает не отвечать. Он покусывает губу. Никто на моей памяти так часто не кусал себе губы. Они у Ноджа вместо резиновой кости, о которую чешут зубы щенята. Зато никто никогда не видел, чтобы Нодж выходил из себя. Для него самообладание — важнейшая черта характера, главный признак того, что ты уже взрослый.
Колин нервничает. Он терпеть не может, когда рядом с ним у кого-то возникают разногласия — ведь трудно же соглашаться с обоими спорящими. А я все еще внутри своего воздушного пузыря. Смотрю на проплывающие мимо вывески. Ирландский паб анонсирует матч «Уэксфорд» — «Типперари» и советует ни в коем случае его не пропустить. За ирландским пабом — бар «Золотая рыбка». Над аркой рынка Шепердс-Буш полумесяц с нарисованными на нем бананами, новогодним серпантином, перцами, ананасами, чайниками и котятами. По краям вывеска проржавела, так же как и сделанная из какой-то хреновой железки овца — украшение над входом станции метро «Буш-Грин».
Я вспоминаю про бумажку, которую обронил чернокожий парень, и рассматриваю ее. Бумажка оказывается плохо отпечатанной листовкой, над текстом заголовок «Куда мы все идем?» и картинка: лучи, расходящиеся от непонятного источника света. Такие листовки я уже видал раньше — их подсовывали под дверь моей квартиры. Значит, угрюмые парни были «Свидетелями Иеговы». Так что Тони и тут не изменил себе: выпалил не глядя, уложил невинных.
Мы идем по Голдхок-роуд, идем быстро и ждем, чтобы со временем возникшее между нами напряжение спало. Я стараюсь не думать о Веронике. Мы останавливаемся на переходе. На ограде висит плакат «Насильников и педофилов — на виселицу!» Рядом с ним другой: «Пишите „Иисус Христос“ правильно! Уважайте злобу, а не зло. Дьявола нет!»
Колин замер у магазина «Юниверсал Джинс» и смотрит на витрину: «Келвин Кляйн», «Босс», «Ив Сен-Лоран», «Москино», «Донна Каран», «Армани»… Глядя на лейблы, можно подумать, что попал куда-нибудь на Саут-Молтон-стрит [16] , но вещи тут дрянные. А одна пара джинсов — так совсем уж невероятное дерьмо: вареные, мешковатые, на редкость уродливые.
— Великоваты, — произносит Колин как завороженный.
Что с Колином происходит, непонятно. Тони едва бросает на него взгляд. Они с Ноджем бок о бок уходят вперед.
16
Саут-Молтон-стрит — пешеходная торговая улица, примыкающая к Оксфорд-стрит.
Скоро мы снова быстро шагаем мимо магазинов с опущенными решетками на витринах, мусульманских мясных лавок, пиццерий, индийских
— Аллах акбар! — выкрикивает Тони.
— Смерть неверному псу Рушди! — подхватывает Нодж, но у него получается не как у араба, а на манер Питера Селлера [17] , изображающего китайского кули.
17
Питер Селлер (1925–1980) — наст. имя Ричард Генри, британский актер-комик.
Колин не меняет выражения лица и говорит:
— В жопу папу римского.
Колин не знает, кто такой Рушди. Тони знает, кто он такой, но его не любит и поэтому всей душой поддерживает фетву. Тони любит Энди Макнаба [18] , а когда чувствует себя интеллектуалом — Джеймса Эллроя [19] , причем чем мерзостнее вещь, тем ему лучше. «Черная Далия» — его любимая книга. Я знаю, кто такой Рушди, и даже начал читать одну его книжку, но бросил на странице двенадцать. Полная чушь. Нодж утверждает, что прочел «Сатанинские стихи» и они ему даже понравились. Просиживая целыми днями в своем такси, он порой и не до такого додумывается. Больше всего на свете Ноджу хочется быть умным, но он неумен. Я вот умен, однако ловко это скрываю — в Шепердс-Буш быть умным не слишком удобно.
18
Энди Макнаб — псевдоним бывшего британского спецназовца, пишущего боевики.
19
Джеймс Эллрой (р. 1948) — наст. имя Ли Эрл, американский автор детективов.
Мы минуем польскую гастрономическую лавочку, ливанскую закусочную с едой на вынос, турецкую кебабную, ресторан карибской кухни и пиццерию «Домино». Слева появляются облагороженные коттеджи 6-го Западного округа.
Винный магазин возвещает изменения в экономической географии района. С фонарных столбов теперь свисают корзины цветов. Рестораны здесь еще не пафосные, но уже довольно модные: «Брэкенбери», «Эйнджелси», какое-то вегетарианское заведение. В полумиле справа виднеются многоэтажки Уайт-сити [20] — Колин до сих пор живет там со своей мамой. На границе Уайт-сити, но уже среди частных, стоящих стена к стене кирпичных домов с бронзовыми дверными молотками на входе, находится и мое жилище. По милости «Фарли, Рэтчетт и Гуинн» это аккуратный беленький четырехкомнатный домик — две комнаты внизу, две наверху.
20
Уайт-сити — соседний с Шепердс-Буш район; его называют «каменными джунглями» — там много дешевых многоквартирных домов, построенных в 1960–70-е годы.
Тони и Нодж, которые все так и идут впереди, останавливаются у здания, похожего на супер-новый ресторан. Его облик минималистичен — кубические формы, затененные оконные стекла, голые бетонные стены. Зал ресторана заполнен на три четверти, все посетители явно редакторы Би-би-си, болтающие о всякой ерунде.
— Пришли, — объявляет Тони.
— По-моему, дерьмо, — говорит Нодж.
— Давайте зайдем, посмотрим, — предлагаю я.
Колин кивает. Он всегда кивает, всегда говорит только «да». Без выражения согласия не обходится ни одна его фраза. Оно у Колина сродни заиканию.