Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Брукс Дэвид

Бобо-демократ может работать в инвестиционной компании типа Lazard Freres. А бобо-республиканец – слушать Grateful Dead. Им не нужны противостояния и жаркие дебаты по поводу основополагающих принципов, как не нужны и президентские кампании, разделяющие общество на два непримиримых лагеря. Если старый протестантский правящий класс был по большей части консервативно-республиканским, сегодняшний бобо-истеблишмент скорее склоняется к центристским и независимым кандидатам.

В 1998 году National Journal составил графики распределения голосов избирателей в 261 самом богатом городке Америки. Обнаружилось, что все они движутся в одном направлении – к центру. По мере заселения фешенебельных городков типа Уэйна в Пенсильвании представителями образованного класса количество голосов, отданных за демократов, неуклонно росло. В 1980-м за них проголосовало 25 % богатых, в 1996-м

уже 41 %. В тот год на выборах в Конгресс партия Билла Клинтона выиграла в 13 из 17 самых благополучных избирательных округов.

Именно зажиточные пригороды направляют умеренных республиканцев или умеренных же демократов завоевывать капитолийский холм. На заседаниях Конгресса эти политики тратят уйму времени, сетуя на непримиримость коллег, избранных менее благополучными округами. Они не могут понять, почему их либеральные и консервативные братья так зациклены на борьбе. Их менее уживчивые коллеги, напротив, негодуют на очевидное взаимовлияние (вплоть до сращивания) благополучных, постоянно выдвигая сколь радикальные, столь и безумные идеи: распустить Федеральную налоговую службу, национализировать систему здравоохранения. Все это чуждо политикам из районов, заставленных «рейндж роверами» и «лексусами». Как и их бобо-избирателям, консенсус им нужнее противостояния, а учтивость милее перебранки.

И действительно, в эпоху бобо внутрипартийные споры куда ярче, нежели межпартийные. Причину этого парадокса обозначил философ из Чикагского университета Марк Лилла: ключевое противоречие сегодня не между шестидесятыми и восьмидесятыми, а между теми, кто совместил ценности обеих эпох, и теми, кто отказался от такого совмещения. У республиканцев умеренные и новые консерваторы борются с непримиримыми, желающими отыграться за 1960-е. У демократов новые демократы противостоят тем, кто так и не смирился с реформами Тэтчер и Рейгана.

Умеренность бобо не по сердцу тоскующим по радикализму левым и правым. Они видят серьезные проблемы нашего общества и призывают к радикальным переменам. Новый центристский истеблишмент подавляет их радикальные идеи, и все же им невероятно сложно вступить в конфронтацию с властной элитой с открытым забралом. Проблема в том, что у бобо-элиты забрала этого как будто и нет. Они не выстраивают последовательной стратегии, не представляют на суд оппонентов содержательной идеологии, которую можно было бы оспорить и опровергнуть. Вместо этого они впитывают и поглощают. Будь ты радикал или консерватор, бобо сможет перенять твою риторику и практические предложения, каким-то магическим образом вытянув из них весь радикализм. Они иногда слегка правеют или чуть-чуть левеют, но никогда не ввязываются в драку. Бобо идут своей веселой дорожкой, совмещая, перемешивая, примиряя и радуясь жизни. И пока левые и правые жаждут борьбы и изменений, бобо живут, следуя афоризму, вышитому на диванной подушке: «Благополучие – лучшая месть».

Проект

Все вышесказанное не означает, что у политики бобо нет четкого направления. У бобо есть план, который в ближайшие годы будет определять политическую конъюнктуру. Суть их плана в исправлении перегибов двух социальных революций, приведших их к власти.

Несмотря на диаметральную противоположность богемных шестидесятых и буржуазных восьмидесятых, две базовые ценности у них были общие: индивидуализм и свобода. Авторы обоих десятилетий могли сколько угодно разглагольствовать про общественные организации и местные инициативы, но основной целью была индивидуальная свобода. Восставшая в шестидесятые богема ратовала за культурную свободу: свободу самовыражения, свободу мысли, свободу секса. Это была попытка сбросить узду конформизма и социальных запретов, убежать от опустошающего действия бюрократической машины и всякого рода руководящих и ответственных. С другой стороны, буржуазное возрождение восьмидесятых стремилось к расширению экономических и политических свобод. Предпринимательская деятельность поощрялась через приватизацию и ослабление государственного регулирования экономики. «Большой брат» подвергался постоянным нападкам и часто уступал. Уютные корпоративные междусобойчики были вскрыты и разворошены. Снизилась бюрократическая нагрузка и количество чиновников. Еще в 1994 году республиканцы получили большинство в Конгрессе, назвавшись коалицией «Оставьте нас в покое». Они ратовали за расширение границ индивидуальной свободы, чтоб правительство не вмешивалось в жизнь граждан.

Многие лидеры политических движений как шестидесятых, так и восьмидесятых наивно полагали, что достаточно отменить старые ограничения

и дать людям свободу, и лучшая жизнь настанет сама собой. Но жизнь не так проста. Начните искоренять устаревшие общественные установления, и вскоре вы заметите, что вместе с ними ослабли и весьма полезные нормы типа вежливости и прочих приличий. Ослабьте социальные узы, чтобы облегчить индивидуальное самовыражение, и вы заметите, что эрозии подверглись и важные связи внутри сообществ. Усилия по смягчению начальнического гнета приводит к ослаблению всякой власти. Авторитет учителей, родителей и демократических институтов снижается наряду с ролью бюрократических деспотов и чопорных блюстителей нравственности. Обогативший миллионы экономический бум в то же время поставил под угрозу небольшие сообщества и социальную стабильность, столь ценимую многими. В девяностые американцы стали все больше ощущать необходимость работы над ошибками. Если шестидесятые и восьмидесятые были заняты расширением свобод и укреплением индивидуализма, сегодняшним бобо приходится как-то справляться с излишней свободой и избыточным индивидуализмом.

Вот почему «сообщество» и «контроль» – самые важные понятия в политическом проекте бобо, каким мы видим его в последней главе этой книги. Мы видим, как в разных слоях американского общества предпринимаются последовательные усилия по восстановлению социальных связей, укреплению авторитета власти и в целом – обузданию джиннов, выпущенных из бутылки за последние четверть века. В университетах усиливается «родительский» контроль с восстановлением часов отбоя, наряду с ужесточением правил общежития, сексуального поведения и введением наказаний за несанкционированное употребление алкоголя, несогласованные вечеринки и дедовщину.

Колин Пауэлл поднял волну волонтерского движения, и миллионы наших сограждан стали посвящать свое свободное время присмотру за детьми работающих родителей, организации досуга взрослых, уборке и соответственно наведению минимального порядка в неблагополучных районах. Законодательные органы по всей стране предпринимали попытки установить контроль над непристойным контентом в интернете, над оборотом оружия, над рекламой табака, контролировать или, по крайней мере, ввести возрастные ограничения на телепрограммы и видеоигры, содержащие сцены насилия. По стране прошла историческая реформа системы соцобеспечения, в ходе которой местные, окружные и федеральные власти существенно ужесточили правила и ограничения для получателей социальных пособий. В городах по всей стране были восстановлены запреты на попрошайничество, бродяжничество, распитие в публичных местах и даже несанкционированный выброс мусора. Местные органы охраны порядка стали наделять полицейских расширенными полномочиями в районах с высоким уровнем преступности.

Политики, в свою очередь, приняли на вооружение новую риторику. Республиканцы больше не выступают столь решительно за невмешательство правительства в дела граждан. «Моя основная цель – это способствовать началу эпохи ответственности», – сказал Джордж Буш-младший, объявляя о своем намерении баллотироваться в президенты. Спустя несколько месяцев Буш уже обрушился на «деструктивную установку, что все наши проблемы решаться сами собой, если только правительство не будет нам мешать. У адептов такого подхода нет ни высокой цели, ни благородного устремления, только желание, чтоб их оставили в покое». В то же время Эл Гор постарался дистанцироваться от противопоставляющих себя любой власти однопартийцев. «Ты должен быть хозяином собственной жизни, если претендуешь на моральное право воспитывать своих детей», – сказал он, объявляя об участии в выборах. – Конечный результат зависит не от какого-нибудь президента, но от всех американцев, каждый из которых готов взять ответственность за себя и за «ближнего».

Наиболее серьезные усилия по восстановлению авторитетов были предприняты в семьях и на местах. В 1960-х человек по имени А.С. Нейл организовал в Англии школу Summerhill, в которой правила устанавливали исключительно сами ученики. Книга Нейла с описанием методики Summerhill продалась в Соединенных Штатах тиражом более двух миллионов экземпляров. Движение за предоставление детям максимальной свободы, чтоб они могли исследовать, творить и развиваться «естественным образом» всеми возможными способами, приобретало в те годы все больше последователей. Все, кто учился в то время, могут вспомнить программы и прогрессивные реформы, призванные расширить свободы учащихся, пробудить в них индивидуализм – школы без стен, открытые классы, открытые кампусы. В государственных школах старших классов были даже комнаты для курения, хотя курить несовершеннолетним запрещалось.