Боевой 19-й

Булавин Михаил Яковлевич

Смеркалось, когда старый Пашков зашел к сыну и, оглаживая широкую, с проседью бороду, вполголоса сказал:

— Митяй, нонче проезжий человек мне говорил, будто казаки придвинулись. От нашего села верстах в двадцати. Того и гляди, заявятся. Вот ты и думай. Нонче энти хлебушек заберут, а завтра те придут да прикажут: вынь да положь... Что делать?

— Нету! — испуганно вскрикнул Митяй. Он вскочил и, потирая ладонями голову, начал скороговоркой: — Прятать надо! В землю зарывать! Нету хлеба. Нету, ни тем, ни энтим. Нету!

—. Нонче

тот и живет, кто с хлебом, — спокойно продолжал старик, умышленно подогревая сына. Потом поскреб в бороде и, разглядывая свои валенки, как бы невзначай спросил: — Ты далече схоронил?

Митяй внимательно посмотрел на старика, проговорил упавшим голосом:

— Боюсь, ненадежно.

— Ну, теперь не перехоронишь. Пусть так. Может, не станут искать... Для виду надо мер пять отвезти, а там видно будет.

— Эго верно, — согласился Митяй. — А ну, как пойдут искать? — сокрушался он.

— Дружок-то твой, по слухам, там, в комбеде, — намекнул старик.

Митяй нетерпеливо замотал головой.

— Друг? .. От друга жди либо большой подмоги, либо большой беды. Я это, знаю.

— Ну, я пойду, — поднялся старик. — Нонче объявили собрание в школе. Разверстку опять брать будут.

— Слыхал.

— Так ты опосля придешь, чтоб не вместе. Только за ради Христа прошу: не лезь на рожон, поспокойней, так-то оно верней. Больше молчи.

Старик ушел. Митяй нервничал и все время думал об Устине. Он вспоминал беседу с ним и до крови грыз • ногти. Что он плел тогда?

¹— Натаха1 Поди сюда. Скажи, что я болтал тогда Устину?

— Да всякое, — и она напомнила ему о давешнем разговоре.

— Ах, неладно. Черти ж его поднесли, не сам пришел.

— Ты завсегда, как выпьешь, несешь околесную, —-с досадой заметила Наталья.

— Ну, давай помолчи, —> раздраженно сказал он. — Речь шла промеж нами, и все. Ничего я не говорил, поняла?

— Да уж чего тут, — вздохнула Наталья. Она чувствовала, как что-то рвется между Устином и Митяем. Закроется Устину сюда дорога, а то приходил бы _%он сюда к ней, как свой, родной. В душе закипала обида, она винила Митяя. «И чего ж он такой колготной?»

— Привечаешь ты его, должно быть, вот он.., — неожиданно для Натальи проговорил Митяй.

— Чтоб у тебя язык отсох!

— Но-о! — запальчиво крикнул Митяй.

Наталья заплакала. Митяй пожалел, что не сдержался, молча оделся и вышел. «Для острастки это ничего*. .»— оправдывался он дорогой. Вспомнил, что Наталья не так давно призналась ему в том, что затяжелела, и ему стало неловко за вспышку и оскорбительный намек.

На улице было тихо. По небу плыла полная луна, прячась порой за высокие, редкие облака. После перебранки дома Митяй миролюбиво настроился и уже думал о том, что напрасно грешит на Устина. «Устин только что приехал. С ним он ещё мало говорил. А человек

он. характером мягкий, душевный, простой. По-приятельски всегда вразумит, кого надо, и поддержит. На это он способный. Только закружат его эти дружки, будь они прокляты!» Но мысль вилась дальше. Он вспомнил встречу Устина с Натальей, и на сердце стало неспокойно. «Чужая душа — потемки. Чего он может замыслить — бог его знает. Все ж таки с ней он вожжался не один год. Тут нужен глаз да ухо. Правду отец говорит: «Больше молчи, а поглядывай да слушай». И нелегкая ж его принесла в село. Не убили — и ладно. Путался бы где-нибудь по свету, аль земля клином сошлась? Ну, чего ему тут делать? ..» Рассуждая так с самим собой, он дошел до школы. Вокруг было тихо. «Что так? .. Неужели кончилось? .. » — подумал он и заторопился. Из-за угла вышел с винтовкой продармеец и размеренно зашагал вдоль дома. Близ дороги стояло двое парней. Они курили и о чем-то вполголоса разговаривали. В окнах школы горел свет. Митяй собрался с духом и бодро вошел в помещение. В лицо шибанул теплый воздух с сильным запахом табака и овчины. Митяй остановился у задних рядов, где в сумраке на скамьях сидели люди, и задрал голову. За столом президиума он увидел представителя из уезда, начальника продотряда, двух продармейцев и Устина. Груздев стоял и вслух читал какой-то' список. Устин, прищу-рясь и заслонившись рукой от лампы, смотрел в сторону Митяя. Митяй хорошо знал, что Устин не может его видеть, но смутился и затаил дыхание.

— «Зиновей Блинов — пять пудов, Федот Тычков — пять пудов, Егор Рощин освобожден, Афиноген Пашков— пятьдесят пудов, Митрий Пашков — двадцать пять пудов».

Митяй качнулся. По спине пробежал холодок.

— Туды твою... — проговорил он упавшим голосой и закрутил головой.

— «Модест Треухов — восемьдесят пудов, Успенский Иоанн — пятьдесят пудов...»

— Ох, господи! — вздохнул кто-то громко.

— «Чистиков... » — продолжал Груздев.

И вдруг тяжелый удар в раму, гулкий звон разбитых стекол потряс школу. Груздев инстинктивно закрыл голову руками. Камень ударился об стол и покатился по полу. На столе замигала лампа. В задних рядах зашумели, затопали и кто-то истошным голосом крикнул:

— Казаки!

Люди бросились к двери. Начальник продотряда выхватил наган.

— Спокойно! Быть в боевой готовности.

Два продармейца встали по сторонам, щелкнули затворами. Через минуту школа опустела. С улицы доносился отдаленный стихающий топот, невнятный шум голосов. Начальник отряда потушил лампу и направился к выходу. Сзади шли Груздев и Устин. В дверях их встретил третий продармеец.

— Что случилось? — спросил вполголоса начальник.

— Не поймал, товарищ начальник, — виновато ответил продармеец.

— Кого?

— Да тих двох людей, шо каменюкой по окну вдарили. Я тильки зайшов за хату, як слышу: з-зынь! Я на шум. Бачу, ти двое, шо стекла повышибали, на огороды тикают. Я за ими,⁴ а они по загуменьям — и пропали...