Боевой 19-й
Шрифт:
— Что же там? .. Были у попа.
— Ну-ну?
— Хлеба у него нашли пропасть. Оставили что полагается, а остальное распорядились вывезти.
— Сам-то что делает, старая собака?
— Дома сидит, ровно пришибленный. Особливо на меня лупится. Во двор с нами так и не пошел.
— Ну, вот и приобрели опыт, товарищ Хрущев, — сказал начальник отряда. — А теперь, — обратился он к Груздеву, — пойдемте к Пашкову.
Устин
— Может быть, тебе неудобно? — заметил Груздев. — Так мы тебя ослоббним.
— Нет, отчего? .. — встрепенулся Устин. — Мне.. j Да все одно, — махнул он рукой, — пойдемте!
Продармеец торопливо выпил кружку воды, крякнул и, вытерев губы, вскинул на ремень винтовку.
— Пошли, товарищи!
По дороге Устин рассказывал:
— С Еркой чистый смех. И как только он управляется! Мы — на гумно, а он уж там по углам елозит, роется, весь в соломе, в мякине. Потом ухватил слегу и ну ширять в крышу, а с' угла и посыпься зерно. Скажи, |>удто им положено.
Подходя к дому Пашкова, Устин заволновался. Ему не хотелось встречаться с Наташей при таких обстоятельствах. Должно быть, она подумает, что Устин пришел с намерением досадить Митяю, в отместку за нее.
С этими мыслями Устин вслед за Груздевым вошел в хату. Натальи не было. Устин облегченно вздохнул. Перед ним с испуганным, бледным лицом стоял Митяй, убедившийся, что сопротивляться дальше бесполезно. Хлеб спрятан ненадежно, если не предупредить обыск, то его найдут и возьмут вдвое больше. Он боялся этого пуще всего. Но не поздно ли идти на попятную?
— Что же, — сказал он тоном, в котором слышались и упрек и отчаяние, — обижать меня пришли? .. Устин!.. Аль ты позабыл меня? — обратился он к Хрущеву.
Но сколько затаенной ненависти и притворства прочитал в его глазах Устин. «Из боязни или из хитрости?» — подумал Устин и, подавляя в себе желание ответить Митяю резкостью, оказал с жестоким спокойствием:
— Ты скажи нам, Пашков, в остатний раз, повезешь хлеб аль нет? .. Не то, Митяй, — уже с угрозой добавил он, — ей-право слово, весь двор твой дыбором подымем!
Митяй вымученно проговорил:
— Ей-богу, Петр Васильевич, и вы, граждане, хлеба у меня в обрез...
— Пашков! — предостерегающе крикнул Груздев.
— Но я же не против, — струхнул Пашков, — я же с радостью. Но ведь на семена оставить надо? Надо.
Себе надо? Надо. Но раз требует власть, что же, я повезу. Только прошу вас за ради бога погодить денька три... Я отвезу... мне занять... Да ей-право, Петр Васильевич!
— Тьфу. Брехло, сукин сын! — не выдержал прод-армеец и стукнул прикладом
— Пашков, — ответил Груздев, — не изводи ты людей, не прикидывайся, не дурачь нас и не срами себя. Нам время дорого. — Он тяжело опустил на стол руку. — Сроку тебе до вечера. Понял?
— Понял, — глухо ответил Пашков.
— Повезешь?
— Повезу.
— Ну, и все.
Но Митяй решил схитрить. Сегодня вечером он отвезет только часть хлеба, с остальным еще два дня по-волынит, а там будет видно. Но только он об этом подумал, как начальник продотряда положил на стол бумажку.
— Подпишитесь.
— Что это? — вздрогнул Митяй.
— Обязательная подписка, — ответил Груздев.
— Я повезу! — взмахнул руками Пашков.
— Подпишись, — потребовал Груздев, стуча пальцем по бумажке, — что к вечеру хлеб отвезешь и квитанцию предъявишь в комбед.
Митяй нехотя взял карандаш, послюнявил и нервным почерком вывел свою фамилию.
Продармеец вновь вскинул на ремень винтовку, пошел за товарищами.
— Погоди! — крикнул Митяй Устину.
— Ну? .. — обернулся Устин.
У Митяя дрожал голос. Он вытер рукавом вспотевший лоб и злобно сказал:
— Я знаю... За Наташку счеты сводишь, сволота. Но, помяни мое слово, голову ты себе сломишь.
Митяй отыскал самое больное и самое уязвимое место Устина.
— Стервец ты! — ответил Устин и, покачиваясь, вышел из хаты. Он догнал товарищей.
Митяй, оставшись один, не находил себе места. Он пытался придумать еще какой-нибудь повод, чтоб оттянуть* сдачу хлеба, но понимал: теперь ему сделать ничего не удастся. Надо идти запрягать лошадь. Но как только он представил себе, что с него требуется еще девятнадцать мер, он вскакивал, начинал метаться по хате, материться и проклинать весь свет. Он придумывал различные способы уязвить, унизить Устина, посмеяться над ним. Вбежала Наталья, взволнованная, встрепанная, в кое-как повязанном платке..
— Ты чего? — встревожился Митяй.
— У отца твоего хлеб нашли... весь отобрали... — запыхавшись, сказала Наталья.
— Кто?!
— С города полномочный, красноармейцы, Зиновей, Семен Быков и Ерка Рощин, а мужики, Семка да Аким, помогали... Караул поставили... Отец сам придет, расскажет.
Она скинула платок и стала поправлять волосы, безуспешно пытаясь собрать их в узел. Эта весть ошеломила Митяя. Он никак не мог прийти в себя и молча смотрел на Наталью широко открытыми глазами.