Боевой 19-й
Шрифт:
— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.
— Лошадь есть?
— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно- жел.ая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь? .. Это... стало быть, есть.
ill
— Лошадь взять, а ему всыпать плетей.
— Как же это понять? — растерялся Кулешов. На его лбу выступили
— Поймешь.
Кулешова схватили и удели.
Однако и после расправы с Кулешовым Бахчин не мог успокоиться. Мысли о расстрелянном Чеботареве не покидали его. Он вскочил с места и нервно заходил по широкой горнице. На минуту задержался у стола, глянул на опросный лист и зло передернул плечами. Он закрыл глаза. Закатный луч солнца падал на его красивое, с высоким лбом лицо, прямой нос и тонкие, маленькие, плотно сжатые губы. Облокотившись па подоконник, Бахчин смотрел на улицу.
День умирал. Далеко за полями садилось багряное солнце. Выше поднимался огонь костров, трещали сухие ветки сломанного плетня, гарью пахло на селе.
У костра, над котелком, склонив голову, сидел казак. Воспаленными от бессонницы глазами он смотрел на яркое пламя и печально пел:
Ой, Кубань, ты, ридна ненька,
Здали отзовися,
Жинка любонька, ридненька Хоть ночью приснися.
Нехай клюют воронята Мои кари очи,
Щоб не бачить мени билыне Ти слезы жиночи...
Мимо костров прошли два офицера. Через минуту дежурный доложил:
— Господа офицеры пожаловали.
— А-а! — очнулся есаул. — Проси!
Он вышел навстречу, придерживая рукой кинжал.
— Надеюсь, не помешали? — осведомился хорунжий Назаров. — Только, ради бога, откровенно?
Бахчин вздернул брови, придал своему лицу радостное выражение:
— О нет, нет, господа! Прошу. Я очень рад, очень рад. Присаживайтесь. Дежурный! — крикнул он. — Ко мне не впускать.
Через полчаса на столе, за которым сидели офицеры, появилась водка и закуска. Каждый пытался вспомнить и рассказать о себе такой случай, который свидетельствовал о силе и правоте, находчивости, но друг другу они не верили. Они знали об этом, но лгали дальше и смеялись шуткам, которые вовсе не были смешными. Быльников замечал все вокруг. Понимал, что Назаров Бахчину не доверяет, так же как и Бах-чин Назарову. Бахчин и Назаров пили мало. Больше всего и с какой-то отчаянностью пил Быльников.
— На днях, — начал он, — один из наших разведывательных отрядов шел через деревню, преследуя небольшую группу противника. На выезде из деревни, когда отряд казаков продвигался
Быльникова не перебивали — это была правда. Сотник замолчал.
— И что же дальше? — задал вопрос Назаров.
Быльников вздрогнул и, вдруг спохватившись, добавил:
— Вы хотите знать об этой несчастной деревне? Вы сами знаете больше.
— A-а, ерунда, — брезгливо отмахнулся Назаров, — деревня небольшая, вернее, какой-то погост. Казаки ожесточились, сами понимаете... Нельзя же без этого... война!
— И это все? — с жестким укором спросил Быльников, затем быстро поднял голову и с ненавистью глянул на Назарова.
Заметив раздражение Быльникова, есаул поднял руку и вполголоса проговорил:
— Господа! Минуту внимания. Конфиденциально. Наш корпус скоро получит танки и самолеты. Это, господа, из авторитетного источника. Дважды приезжавший к нам представитель английской миссии полковник Честер заверил генерала, что как только мы откроем дорогу войскам Деникина на Москву, мы будем снабжены всем необходимым.
— А почему они, эти англичане, проявляют такой
интерес к нам, в частности к Москве? — скрывая злость, спросил Быльников. — Вы не скажете, есаул? ..
— Ну, вы право младенец, — усмехнулся Бах-чин. — Поймите, чем мы ближе к Москве, тем больше внушаем доверия союзникам, тем выше поднимаются наши политические акции. И вы можете не сомневаться в том, что войска генерала Деникина через месяц, если не раньше, будут в Москве. Между прочим, вы не читали, что войска генерала Юденича уже под Петроградом и что английский флот уже вошел в воды Финского залива?
— Опять англичане? — вздрогнул Быльников. — Любопытно. Немцы, с которыми мы воевали три с лишним года, проливая свою кровь, тоже хотели оказать нам помощь. За что нас так любят, есаул?.. Я слышал час тому назад песню у костра, старинную, грустную... За что мы, господа... Господа! — обратился он к ним и, ничего не сказав, выпил стакан разведенного спирта.
— Вот вы, сотник, — заговорил Бахчин, вставая из-за стола, — скептически относитесь к англичанам, оказывающим нам помощь. Вы ругаете и американцев и французов. Хорошо. Но давайте говорить начистоту. Как истинно русский человек, может быть, и я не в большом от них восторге. Но, дорогой мой, — он обнял Быльникова за плечи, — а у красных кто? На днях был случай. Приводят ко мне какого-то латыша, пойманного вблизи наших складов. Сено, подлец, хотел поджечь. По-русски говорит прескверно. Нашли в кармане спички и вот эту красную пропаганду.