Боевой 19-й
Шрифт:
— Нам как по крестьянству, от зари до зари в поле, то и делать в хате неча, — говорил он, униженно улыбаясь. — Милости просим.
Однако глаз хозяина неустанно следил за двором, за казаками, за каждым их шагом, и как только какому-нибудь петушку или поросенку грозила опасность, он словно из земли вырастал и, пряча усмешку, говорил:
— Их благородие у меня на фатере и на довольствии. Приказывали ничего не трогать. Я сейчас пожалюсь.
Для многих этого было достаточно.
— Молчите! Знаю, что делаю. Так-то оно верней,— и, хватаясь за голову, шептал: — Чтоб те обожраться, идол! — И уж громко, чтоб слышно было: —Теперь-та я наказывал цыплока их благородию сготовить, сметанки, аль чего... — а сам боялся перечислять, чего еще. На старшего сына цыкал: — Семка, хоронись, не лезь на глаза, окаянный, дьявол тя возьми, неровен час — в солдаты загребут!
Высматривал, находил удобный момент и, робко войдя к есаулу, заискивающе говорил:
— Не прогневайтесь, ваше благородие, чем богаты, тем и рады. Оно б желательно, но хозяйство...
— Ну, ступай, ступай, — отмахивался есаул.
— Спаси вас бог, — уходил и, сторожко оглядываясь, ругался: — Чтоб тебе подавиться, дьявол тебя навязал, сами в праздник престольный того не едим.
На столе перед есаулом лежала стопка бумаги с заголовком «Опросный лист», после которого следовали анкетные вопросы. Казаки усердно доставляли мужиков, которые по своей забывчивости или по привычке называли казаков «товарищ». Приводили и тех, в ком было замечено недоброжелательство при реквизиции хлеба, мяса или чей сын, брат служили в Красной Армии. Недостатка в людях, которых надо допросить, Бахчин не ощущал.
Первым привели красноармейца, приехавшего в село в отпуск. Он скрывался на окраине села у дяди. На чердаке у его родителей, по доносу, казаки нашли обмундирование, оружие и предупредили, что, если сын не явится с повинной, сожгут хату и расстреляют всех. Узнав об этом, красноармеец явился. Это был еще совсем молодой мальчуган, крепыш с ясными серыми глазами, с загорелым обветренным лицом. Он не думал о смерти и старался ободрить стариков. «Вы обо мне не горюйте, — говорил он, — вот поглядите, вернусь. Ну, побьют, пущай».
Но когда его ввели к есаулу, он вдруг почувствовал, что старики его остались где-то недостижимо далеко, и понял, что наступил конец. Он не робел и не сожалел о своем приходе, держался прямо, но тоска царапала сердце.
— Как звать?
— Василий Чеботарев.
— Зачем пожаловали? — Бахчин облокотился на стол, пыхнул папиросой.
— Привели... —
— Так что коммунист, господин есаул, — пояснили казаки.
— А-а!.. Ну что же стоишь, голубчик? Садись. Куришь? — Бахчин предложил папиросы.
Красноармеец поблагодарил и вынул голубой узорчатый кисет. Бахчин стал спрашивать красноармейца таким тоном, словно перед ним был не пленный, а старый знакомый, сослуживец.
— Рассказывай, где служил, сколько, у кого?
— В первом Воронежском кавалерийском полку, — ответил Чеботарев.
— Много казаков убил? — вкрадчиво спросил Бахчин.
— Не знаю. В атаке не был, рубать не приходилось, а пуля что ж, она... она не видна.
— А рубить умеешь?
— Умею.
— Та-ак. Коммунист?
— Нет.
— Врешь!
Бахчин побагровел, вскочил со стула и ударил Чеботарева по лицу. Тот упал. Подоспевшие казаки поставили его на ногй и посоветовали:
— Ты не падай, когда с тобой говорят всурьез.
— Коммунист?
по
Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.
— Уберите!
Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.
Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:
— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правое отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.
Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.
Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.
— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.
Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:
— Забижают... из последнего отымают, ваше...
— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!
— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой...
— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.
— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты... Как фамилия?