Боевой 19-й
Шрифт:
— Воюешь?
— В скалки играю.
— Какие новости?
— Разные.
Пожилой красноармеец закурил и не торопясь вытащил газету.
— А вот это мы почитаем, — весело заметил Устин.
— А ты грамотный? — спросил красноармеец, живо повернувшись к нему.
— Да чуток разбираюсь, — ответил, улыбаясь, Устин, — а не то, так вдвоем разберемся.
—
Устин развернул газету, пестревшую призывными лозунгами. «Кто такой генерал Мамонтов и что он несет рабочим и крестьянам?» — прочитал он заглавие статьи, набранное крупным шрифтом.
— Во-во, про это давай.
Когда Устин окончил чтение, пожилой красноармеец вздохнул и, пощупав бородку, спросил:
— И откуда ж они берутся-то, генералы? Только одного разобьют, глядь, другой объявляется. Их бы всех перевести надо, как только германская война кончилась. Вот тогда бы куда легче стало.
— Да и тогда ведь они были не одни, — заметил Устин. — Буржуи всякие там, помещики... англичаны и французы им помогают оружием, обувкой, снаряжением. Вот они и воюют. У меня дружок был. В одном селе жили, в одном полку служили, а как пошла революция, он и прислонился к тем.
— Вон что! А как считаешь, долго мы с ними вожжаться будем?
— Не думаю, чтобы долго, но повозиться придется. А ты откуда сам? — спросил Устин.
— Курский я. Льговский уезд знаешь? Ну вот. Оттуда я родом.
— Где служишь?
— Продармеец. Хлеб для фронта припасаю... Да ты не гляди на меня. Я, брат, бывалый. С японцами в четвертом году на Л^о-хе дрался. А в нонешнюю — на Карпатах австрияков лупил. Два ранения имею.
— Домой заезжал?
— А как же! У нас, брат, тоже такая завируха идет, аж пыль столбом, и не знаешь, кто чего просит, кто чего хочет. Глядел я, глядел, да и говорю сынам Мишке и Кольке: «Вы как хотите, ребята, а я пошел к красным. Невмоготу мне боле». — «Нет, говорят, и мы пойдем». Ну, поплакала мать, поплакала, а чего сделаешь, на то и мать. А ты отколь и куда путь держишь?
— А я под Тамбовом с казаками, с мамонтовцами, дрался, а теперь в военкомат за новым назначением пришел.
— Во-она что! Вот и я гляжу.. Землицы у нас звона сколько. В японскую войну я месяц ехал по ей одной. А лесов, а гор, а рек, — боже ты мой, уму непостижимо. И вот все к ней протягивают руки. На вокзале намедни я слышал, как один, должно быть, ученый, рассказывал, и понял я так: раньше тоже войны всякие бывали, но только за все время земля наша не была нашинской, то есть мужичьей. Была она барской, апосля татарской, а потом, как
Пожилой красноармеец сложил газетку и бережно спрятал ее в карман.
По улице стройно прошел небольшой вооруженный отряд. Сзади, стараясь попасть в ногу, шли женщины, пожилые мужчины с лопатами и л'омами.
Несколько человек пели:
Долго в цепях нас держали,
Долго нас голод томил.
Черные дни миновали,
Час избавленья пробил.
Прохожие останавливались, смотрели вслед. Пожилой красноармеец и Устин привстали, чтобы лучше видеть. Отряд ушел за Кольцовский сквер. Сквозь городской шум еще доносилось:
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки.
— Сами! — сказал пожилой красноармеец, глядя себе под ноги. — Сами.
— А земля теперь будет у землеробов, навсегда, — сказал Устин. — Сами мы ее завоевали...
— Уж это только так, — уверенно проговорил красноармеец с бородой.
— Хрущев! — послышалось сзади.
Устин обернулся.
— A-а, товарищ командир! — крикнул он. — Вас и не узнать.
Чисто выбритый и коротко остриженный, Паршин казался помолодевшим. Фуражка сидела на нем ладно, ботинки были начищены до блеска.
— Ну вот, дружище, мы, кажется, будем вместе. Я уже предварительно говорил с военкомом. Пойдем к нему.
Они быстро взбежали по лестнице наверх. Служащие 'военкомата уже сидели за своими рабочими столами. На большом «ундервуде» выбивала дробь машинистка. В комнатах и кабинетах стрекотали телефоны. По коридорам и лестницам бегали вооруженные люди с пакетами, бумажками, донесениями и репортами. С улицы доносился шум, песни проходивших строем солдат.
В углу большой комнаты стояли - винтовки различных систем. Из-под брезента виднелись пачки папирос и махорки.
— Проходите, не толпитесь здесь, — поминутно напоминал дневальный.
Увлекая за собой Устина, Паршин вошел в кабинет к военкому Холодову.
— Вы что умеете делать? — спросил военком сразу, обращаясь к Устину.
Устин подобрался, вытянулся и ответил:
— Кавалерист, пулеметчик.
Военком зажег спичку, но, прежде чем поднести ее к папиросе, оценивающим взглядом окинул Устина и спросил документы.